За кассами АЗК-17 двое сотрудников – мальчик и девочка. В два с половиной часа ночи они оживленно беседовали, демонстрируя характерное разделение гендерных ролей: говорил и активно жестикулировал мальчик, а девочка внимательно слушала, то и дело меняя позу от усталости. Изредка их отвлекали клиенты.

Ни заходившие с улицы водители, ни воркующие девочка с мальчиком не мешали спать охраннику. Он сидел на стуле чуть поодаль от кассы, прямо напротив входа. Вытянув ноги и низко склонившись, он изредка просыпался и вскидывался, но тут же вновь опускал голову еще ниже.

В три часа три минуты охранник проснулся и перетащил офисный стул, на котором ему так сладко спалось, на другое место. Камера и я не понимали, какая ему разница, где сидеть, но через минуту стало ясно: на низкий холодильник с мороженым, возле которого теперь стоял стул, можно облокотиться одной рукой и спать дальше в удобной позе. Вряд ли кому придет в голову есть мороженое холодной январской ночью.

Эта картина напомнила мне стандартную сцену из бюджетного фильма с криминально-мистическим сюжетом: ночь, пустой зал заправки, спящий в углу охранник, ананас на стойке. Что-то непременно должно произойти – и ведь происходит.

Девочка уже пристально вглядывалась в темноту за окном. Из своего угла сверху над кассой я не видела того, что видно ей, но догадывалась, что привлекло ее внимание.

Человек без машины, подходящий в три часа ночи к заправке, не может не вызывать удивления и беспокойства. Вот она уже привстала на стуле, смотрела в окно, не отрываясь, активно жестикулировала, привлекая внимание напарника, который в этот момент разговаривал по телефону, и будила охранника. Тот проснулся, надел шапку и вышел из зала.

Девочка не вернулась за стойку, она стояла, опершись одной рукой на витрину, качая ногой и с интересом глядя на происходящее за окном.

И эту запись я смотрела десятки раз, стоп-назад, стоп-назад. Назад, назад. И всегда ожидание для меня растягивалось, и я больше всего хотела очутиться на ее месте – в 3 часа 10 минут ночи на Московском шоссе 156А в зале заправки. Чтобы глаза этой девочки стали моими глазами, а ее действия – моими действиями. Тогда все еще можно было изменить, и мир был бы немного другим.

Она села за стойку и стала приводить в порядок ногти. В зале появился мужчина, оплатил бензин, купил журнал, держа его в руках, прошел к платежному терминалу возле входа и остановился.

Возможно, это и был свидетель, который увидел объявление в интернете, позвонил мне в первый день поисков и дал ориентир на заправку. Нам самим не пришло бы в голову просматривать ночные записи с нее.

Позже мы объехали и другие заправки и повесили объявления о поиске свидетелей, чтобы убедиться в том, что Медведя там не было – на тот случай, если водитель обманул нас и высадил его раньше и в другом месте, вдруг была еще одна подвозившая машина. Но никто не позвонил.

В 3 часа 18 минут в зал заправки вошел Медведь в сопровождении охранника. Возле кассовой стойки завязалась перепалка. Он активно жестикулировал, девочка разводила руками.

Для меня и всех, кто хоть немного знал Медведя, было очевидно, что творится что-то невообразимое. Это человек-наоборот.

Сначала я не понимала, как он вообще дошел по темному шоссе, где несутся машины, до заправки. Когда увидела запись, поняла: он неестественно собран и даже напряжен. После целого рабочего дня, вечерней встречи с друзьями и ночи скитаний на холоде он активен как никогда. Это не его бодрость, это он и не он одновременно.

Видевшие эту запись говорили мне:

– Да хоть бы он разбил у них что-нибудь! Они бы его задержали, милицию вызвали! Ну ведь был еще шанс, ну хоть так!

Но крушить Медведь ничего не собирался. Конечно, это было не в его характере, но уж если он так изменился в ночь после дружеской встречи, мог бы меняться до конца.

К нему вновь подошел охранник, потребовал удалиться и проводил до выхода, подтолкнув в спину. В 3 часа 21 минуту 17 секунд Медведь вышел из дверей заправочной станции, из пределов видимости камеры и, по сути, из нормальной здоровой жизни. Так глупо, нелепо, обидно и так жестоко.

На стойке все так же возвышался ананас – реквизит из другого кино. Девочка-кассир, ее напарник и охранник, оставшись в зале одни, еще несколько минут стояли и смотрели в большие окна заправки. Я уже не видела Медведя, но они еще видели его. Человека, ночью пешком уходящего по темному шоссе, который вряд ли уже понимал, где он находится.

Прокручивая запись, я много раз видела эту картину. Встав рядом, они провожали его взглядом – незваного ночного гостя, непонятно чего от них хотевшего. И каждый раз она напоминала мне кадр из фильма – самого грустного фильма, который я когда-либо видела.

Иногда я выходила из царства чистого воздуха, в закутке общей рекреации, пока не видели врачи с отделения, переодевала халат по-человечески, руки в рукава, закрывая перевязанную спину, и спускалась на второй этаж в белый коридор с железными стульями.

Там я сидела у знакомого большого окна, перетряхивала всю свою жизнь и думала о том, сколько же пыли осталось в этом коридоре. Она осела на белых стенах вместе с пылью других людей, так же, как и я, перетряхивавших здесь свои жизни. Эти белые стены давно уже чернее сажи.

Наверное, больницы в чем-то сродни церквям – в них у людей тоже душа просыпается, мечется, боится, ужасается, осознает, молится, просит, получает или не получает желаемое. Может быть, больницы даже выше церквей.

В церкви просят о чем угодно, часто о материальном, корыстном, суетном. В больницах вся мишура на задний план отходит, тут уж просишь о главном, настоящем. И пусть на белых стенах нет икон с зажженными лампадами, а вместо золоченого иконостаса пробковая доска с объявлениями профсоюза о льготных путевках для сотрудников на турбазу в Зеленогорске, – по высоте, силе, накалу и частоте переживаемых духовных подъемов больница вполне может конкурировать с церковью.

Помимо обширного ожога на спине у меня было обожжено запястье, на котором уродливым браслетом красовалось большое красно-коричневое пятно замысловатой рваной формы. Такое ничем не скроешь.

Но самое удивительное – небольшой ожог на пальце. Поначалу я не обратила на него никакого внимания, поскольку по сравнению со спиной это была сущая ерунда: обожгла немного, сбивая огонь.

Потом, уже в больнице почувствовав боль, я ужаснулась. Из всех десяти пальцев рук я могла обжечь любой, но огонь оставил след только на одном – на безымянном пальце правой руки, на который были надеты наши обручальные кольца. Пламя прошло прямо по кольцу Медведя и обожгло кожу над ним.

Когда этот ожог дал о себе знать и палец разболелся, мне пришлось аккуратно снять кольцо Медведя и надеть его на левую руку. Позже один из врачей посоветовал снять и мое обручальное кольцо: если появится отек, оно будет мешать заживлению раны. Я не стала этого делать.

В своей Вселенной, состоящей из коридора, окна и стульев, я чувствовала себя как дома.