Часть третья

ВОЗДАТЬ

01

— Товарищи китайцы! — с чувством произнёс Ганька.

Он вложил в обращение всю свою волю, чтобы словом прожечь скорлупу непонимания и проникнуть в разум этих чужих и загадочных людей.

— Я буду по-нашему товарищ Гавриил, фамилия моя Мясников, служу в Чрезвычайной комиссии по городу Перми.

Ганька внимательно оглядел публику. Товарищи китайцы аккуратными рядами неподвижно и бесстрастно сидели на скамьях среди станков токарного цеха. Никто не осмелился взгромоздиться задом на пустой верстак или на подоконник: дали скамейки — значит, на них и надо сидеть. Большие арочные окна с ячеистыми рамами рассыпали свет летнего вечера на квадраты.

— Среди народа я уже потёрся, — продолжил Ганька, — и скажу вам прямо, что революционная сознательность у нас не на высоте, а политическое зрение близорукое. Объясню наглядно в полном масштабе.

Ганька начал агитацию издалека — кто ж разберёт, что этим хунхузам известно о России и пролетариате, а что для них тёмный лес? На кожух, закрывающий колесо ременной трансмиссии, Ганька водрузил школьный глобус, реквизированный им из магазина наглядных пособий на Покровке.

В Россию китайцев завезли ещё до мировой войны как самую дешёвую трудовую силу. В Перми они работали крючниками на пристанях, таскали грузы на железной дороге, кидали уголь в кочегарках, подметали улицы, рыли канавы, сжигали мусор и пилили брёвна на лесопилках в затонах. За пять лет китайцы вполне освоили русский язык, да выглядели они словно обычные босяки: все в грязных парусиновых штанах и замасленных робах; на головах, обритых по-татарски, — картузы или широкополые шляпы от солнца.

— Карл Маркс учит, что по Европе бродит призрак коммунизма, — сообщил Ганька. — А коммунизм, скажу вам, товарищи китайцы, давно не призрак не только по Европе, но и по всему шару Земли. Извольте наблюдать сами…

Ганька вытащил из кармана пиджака обломок химического карандаша, послюнявил грифель и принялся рисовать на глобусе кривые круги:

— Вот Европа, вот наша Советская республика, а вот реки Волга и Кама!

Ганька поднял глобус в ладонях и показал направо и налево.

— Что мы имеем? — риторически спросил он. — Германия! — Ганька прижал глобус к груди и карандашом начертил на Германии крест. — Тут всё давно ясно, до революции рукой подать. А вот Франция. — Ганька пометил Францию другим крестом. — Тут Парижская коммуна была, значит, жив дух классовой борьбы. Антанта, считай, расколота!

Ганька старался нарисовать бодрую картину мира, однако дела у красных шли очень плохо. Самара и Уфа лежали под белочехами, а вчера в исполком доставили телеграмму, что подполковник Каппель захватил Казань. Ганька счёл это оскорблением. Жена Каппеля содержалась в заложницах у чекистов, но её хлыщ всё одно не унялся. Бабу нужно было кончить, вот только Малков, председатель Чека, не дозволял — надеялся, что Каппельша ещё потребуется.

А на город надвигался голод. Мешочников придушили, и кормить людей стало нечем. Чека принялась рассылать по окрестностям продовольственные отряды, которые выколачивали из крестьян провиант и при необходимости давили мятежи. Памятуя о злополучном расстреле Великого князя, Малков решил отправить Мясникова подальше от Перми и поручил ему сформировать свой продотряд. Ганьке негде было взять бойцов, но он придумал, что сделать: надо мобилизовать бесхозных китайцев. Китайцы — они послушные, к тому же чужаки, им русских крестьян не жалко. И Ганька созвал китайцев на митинг в бездействующем токарном цеху судомеханического завода «Старый бурлак».

— Империалисты окопались в Британии и Японии, но это всё острова, и оттуда не спрыгнешь, — увлечённо просвещал Ганька. — В Австралии всякий уголовный элемент. Нижняя Америка и Африка — дело тёмное, мы пока туда не суёмся. А в верхней Америке была война негритянских рабов за свободу. Ежели негры там перекроят войну на гражданскую, как мы у себя учинили, то будет мировая революция. К ней большевики и гнут свою программу.

Ганька сделал передышку, удивляясь своим открытиям на исчёрканном глобусе, и уверенно повернул к насущным вопросам:

— А теперь к нашим делам! Вот Китай, обвожу его чертой. Замечаете — он в аккурат между Волгой и Америкой. И потому понимайте, товарищи: вам буржуазную гидру бить всё едино где: либо у нас, либо в Америке, путь-то равный. Ловите мысль? Это и значит «пролетарии всех стран, соединяйтесь»! Так что призываю вас вступать в наш речной краснофлотский отряд!

Ганька удовлетворённо водрузил глобус обратно на кожух. Китайцы безмолвствовали. На станках блестели под солнцем винты и суппорты.

Речной отряд Ганька придумал не сам. Ещё до революции по заказу военного ведомства Мотовилихинский завод изготовил два десятка понтонов для наплавных мостов. На Мотовилихе работали мадьяры, бывшие пленные; они предложили оснастить понтоны бензиновыми моторами — получатся десантные суда. А таким судам нужны буксиры. Вот тогда Ганька и сообразил: из понтонов, буксиров и вспомогательных пароходов следует создать флотилию Чека. Флотилия — не продотряд на телегах; с десантами, пулемётами и пушками она соберёт столько хлеба, сколько нужно для целой армии. И Гавриил Мясников, командир флотилии, окажется героем гражданской войны.

Малкову, матросу-балтийцу, эта идея понравилась. Ганька тотчас взялся за дело. Он сразу подобрал два пригодных буксира. Один — «Медведь»: Чека уже использовала его для своих операций.

Другой — «Лёвшино». Этот буксир пытался удрать из Курьи вместе с «Фельдмаршалом Суворовым», значит, был в исправности, а капитана Ганька обломал так, что рыпаться тот не станет. Под плавбазу Ганька определил товарно-пассажирский пароход «Соликамск».

Буксиры перегнали к причалам завода «Старый бурлак», чтобы навесить броню и вообще переоборудовать под канонерки. Артиллерийские расчёты и пулемётные команды Ганька составил из мотовилихинских чекистов, а вот революционных мадьяр даже на роту десанта не хватило. Тогда Ганька и вспомнил о китайцах — и созвал их на митинг в токарном цеху.

— Я не понужаю вас, товарищи, — завершил он свою речь. — Думайте крепко. А шар нашей Земли я оставляю вам в матчасть. Долбите политграмоту.

От причалов донёсся гудок парохода.

02

С арестантской баржей на тросе «Русло» шёл из Сарапула в Галёво.

Старая хлебная баржа, деревянная и неуклюжая, не предназначалась для перевозки людей, но её набили пленными. На палубе возле большого люка сидели под рогожами караульные красноармейцы с пулемётом. С мутного неба сыпался мелкий дождь, всполохами налетал ветер. Баржу водило по реке, её тупое рыло обтекало пеной. Буксирный трос то натягивался, то провисал, окунаясь в тёмные волны, покрытые белыми разводьями. Буксировать капитан Дорофей Михайлов толком не умел, однако в сердцах орал на штурвального:

— Бурмакин, грабля колчерукая, держи твёрже!

Федя не утерпел и негромко сказал:

— К ветру по косой идите,