военной слабости России, зашкаливала, все больше напоминая полубезумное фанфаронство николаевских идеологов накануне Крымской войны. Я уже, кажется, частично цитировал типичную фанфаронаду одного из их лидеров Сергея Шапова: «За самобытность приходилось еще недавно бороться Аксакову, какая там самобытность, когда весь Запад уже успел понять, что не обороняться будет русский гений от западных нападений, а сам перевернет и подчинит себе все, новую культуру и идеалы внесет в мир, новую душу вдохнет в дряхлеющее тело Запада». Но главное было даже не в этом. Повторяя давнюю ошибку Ивана Грозного, совершили «третьи» самоубийственный для России.

«Поворот на Германы»

Еще для Достоевского воплощением всех европейских зол была Франция. Ей пророчил он мрачное будущее: «Франция отжила свой век, разделилась внутренне и окончательно сама на себя навеки. Францию ждет судьба Польши и политически жить она не будет». Что же до Германии, руководимой Бисмарком, «единственным политиком в Европе, проникающим гениальным взглядом своим в самую суть вещей», то все симпатии Достоевского были на ее стороне. Тем более «что Германии делить с нами? Объект ее все западное человечество. Она себе предназначила западный мир Европы, провести в него свои начала вместо романских и впредь стать предводительницею его, а России она оставляет Восток. Два великих народа, таким образом, предназначены изменить лик мира сего».

Если эта тирада напомнит кому-нибудь грядущий пакт Молотова — Риббентропа, то не забудем, что речь тогда все-таки шла не о нацистской Германии. А цинизм что ж, славянофилы они славянофилы и есть, даром, что ли, покинул их Соловьев? Для нас важно здесь одно: к Германии относились они более чем дружелюбно. Леонтьев предлагал даже использовать Германию для уничтожения «худшей из Европ», ибо именно «разрушение Парижа облегчит нам дело культуры в Царьграде». Итог подвел Данилевский: «Россия — глава мира возникающего, Франция — представительница мира отходящего». В этом все без исключения гранды второго поколения были едины.

И вдруг возникает Сергей Шарапов, совсем молодой еще в конце 1880-х человек, но уже редактор «Русского голоса» и издатель влиятельного «Московского сборника», и переворачивает все их приоритеты вверх дном: «В предстоящей мировой борьбе за свободу арийской расы, находящейся в опасности вследствие агрессивной и безнравственной политики Германии, последняя должна быть обезврежена». Поворот, согласитесь, ошеломляющий. Обоснование тоже: «французы уже пережили свою латинскую цивилизацию. [А поскольку] блестит луч с Востока, греет сердце, и это сердце доверчиво отворяется, то зла к нам во Франции мы больше не встретим».

А вот «Германия — другое дело. Позднее дитя латино-германского мира, не имеющее никаких идеалов, кроме заимствованных у еврейства, не может не ненавидеть новую культуру, новый свет мира». Как видим, «обезвреживание» Германии тоже оказалось для «третьих» частью всемирной борьбы против еврейства, во главе которой и предстояло стать «новому свету мира». Теперь понятно? «Не в прошлом, свершенном, а в грядущем, чаемом, Россия — по общей мысли славянофилов — призвана раскрыть христианскую правду о земле». И звучала эта правда отныне как «Россия против еврейства».

Облик грядущего

Я так много говорю о Шарапове потому, что именно он, единственный из «третьих», оставил нам исчерпывающий ответ на вопрос, поставленный в начале этого текста, своего рода программу своего поколения: «Я хотел в фантастической форме дать читателю практический свод славянофильских мечтаний, показать, что было бы, если бы славянофильские воззрения стали руководящими в обществе». Называется роман «Через полвека», опубликован в 1901 году. Вот что, по мнению «третьих», ожидало Россию после того как Германия будет «обезврежена».

Москвич 1951 года встречается с человеком из прошлого и отвечает на его недоуменные вопросы.

«— Разве Константинополь наш?

Да, это четвертая наша столица.

Простите, а первые три?

Правительство в Киеве, вторая столица Москва, третья — Петербург».

Внешне автор словно бы следует предписаниям Леонтьева: и Константинополь наш, и правительство в Киеве, но смысл, душа леонтьевского предписания — «отдать Германии петровское тусклое окно в Европу и весь бесполезный и отвратительный наш Северо-Запад за спокойное господство на юге, полном будущности и духовных богатств» — утрачены. О превращении Петербурга в «балтийскую Одессу» и «простой торговый васисдас» речи нет. Духовные богатства автора не волнуют, были бы территориальные. Тут он красноречив сверх всякой меры. Каковы же границы будущей России?

«Персия представляет нашу провинцию, такую же, как Хива, Бухара и Афганистан. Западная граница у Данцига. Вся Восточная Пруссия, Чехия с Моравией, мимо Зальцбурга и Баварии граница опускается к Адриатическому морю. В этой Русской империи Царство Польское с Варшавой, Червонная Русь со Львовом, Австрия с Веной, Венгрия с Будапештом, Сербо-Хорватия, Румыния с Бухарестом, Болгария с Софией, Греция с Афинами».

Когда-то, за много лет до шараповских откровений Леонтьев предсказывал: «Чувство мое пророчит, что когда-нибудь Православный Царь возьмет в свои руки социалистическое движение и с благословения Церкви учредит социалистическую форму жизни вместо буржуазно-либеральной». И добавлял для тех, кто еще не понял: «и будет этот социализм новым и суровым трояким рабством — общинам, Церкви и Царю».

Конечно, для Шарапова социализм табу, ему это не по чину, он не Леонтьев, да и сам Леонтьев промахнулся насчет Православного социалистического Царя. Но все-таки, если соединить два эти столь разных, казалось бы, прогноза, невольно создается впечатление, что истинным наследником Русской идеи стал, хотя и не православный, но социалистический царь Иосиф. Тем более что и террор спецслужб оказался при нем почище, чем во времена Шарапова. Мы еще вернемся к этому удивительному совпадению.

Покуда скажем лишь, что в некоторых деталях Шарапов ошибся. С Константинополем и с Грецией вышла осечка. С Австрией и Сербо-Хорватией тоже. Иран не вошел в советско-славянскую империю, а с Афганистаном и вовсе оскандалились. Но общее предвидение гигантской империи, простершейся на пол-Европы и основанной на леонтьевском предчувствии, что социализм будет «новым рабством», оказалось верным. Пусть с совершенно иной идейной начинкой, пусть безбожной, пусть лишь на полвека, но оно оправдалось.

Какое еще нужно доказательство, что Соловьев был прав и Россия больна? И что дореволюционные славянофилы при всей своей гротескности угадали природу этой болезни куда лучше тогдашних либералов, до конца уверенных, что Россия всего лишь «запоздалая Европа»? И не урок ли здесь для сегодняшних русских европейцев? Нет, не оставит Россию имперской дух, не хлопнув дверью, да так хлопнув, что дом задрожит! Живое свидетельство тому проекты Изборского клуба. Да, столь же полубезумные, как проекты Шарапова, — но живые. А ведь он, этот клуб, лишь симптом той жгучей ностальгии по предсказанной Леонтьевым «социалистической» империи, пусть сгнившей заживо, но — вот парадокс! — все еще живой в значительной части