— Знаешь, что люди болтают? — пробормотал Рубанок, зарываясь в солому. — Будто твоя мать угробила Матиаса… Как думаешь, это правда?

— Чушь! — как можно развязнее ответил Жюльен, которому плохо повиновался язык. — Произошел несчастный случай.

Он хотел изобразить негодование, но ничего не выходило. Голос, идущий изнутри, был вязким и густым, как сидр Рубанка.

— Мне-то наплевать, убила она его или нет, — примирительно заключил парень. — Я не полицейский. Семейные дрязги никого не касаются. Но злые языки утверждали, что в момент аварии она находилась на берегу и даже не ойкнула, когда с супружником случилась беда.

— И что из того?

— А вот что: у нее имелся мотив для убийства. Она прекрасно понимала, что, если не убьет муженька, он рано или поздно ее прикончит.

Если бы Жюльен не отяжелел так от вина, он непременно вскочил на ноги, но это было невозможно, и он ограничился презрительной гримасой. Проявленное им безразличие сразу же подхлестнуло рассказчика.

— Ведь Матиас, — продолжил Рубанок, делая упор на каждом слове, — был ревнивцем из ревнивцев, тебе это известно? Будь его воля, он держал бы твою мать взаперти в четырех стенах. Дошел до того, что стал подозревать ее в шашнях с Адмиралом.

На сей раз Жюльен не смог усидеть на месте.

— Брешешь! — воскликнул он, но в голосе его не было уверенности.

— Как? — торжествовал победу Рубанок. — Ты ничего не знал? Что старикан приударял за твоей мамашей? Да, малыш, я вижу, придется тебе кое на что раскрыть глаза.

И Рубанок поведал ему о крошечной, выкрашенной лазурно-голубой краской библиотеке в местечке Сен-Шаснье, специализирующейся в основном на сентиментальных романах для дамочек из хорошего общества. Там и работала Клер. Клиентки приходили за очаровательными книжицами, нравоучительными и безобидными, которые не стыдно отдать в любые руки. На стене красовалась вышитая крестиком вывеска на латинском языке: «Ad usum Delphini»[21], отражавшая главный принцип заведения. Одним словом, премиленький уголок для приятного времяпровождения с занавесками на окнах и цветами на столиках, где в воздухе постоянно витал аромат вереска. Надежная библиотека, которой можно пользоваться, не опасаясь, что занесешь в дом какую-нибудь гадость. Все знали, что Клер, перед тем как вновь поставить книги на полку, укладывала их на сутки в герметично закрытый ящик, дезинфицируя парами формалина, которые убивали личинки вредителей, если те появлялись между страницами. Об этом уведомляло посетителей маленькое объявление, выставленное в витрине, где говорилось, что книги фонда периодически подвергаются тщательной обработке. Читая его, дамочки Сен-Шаснье удовлетворенно кивали. Клер помогала своим клиенткам в выборе литературы — пересказывала краткое содержание — и, в зависимости от возраста, рекомендовала ту или иную книгу для прочтения. Мамаши приводили к ней прыщавых девиц с обгрызенными ногтями — Сесилей, Дельфин, Мари-Март — и в тревоге обращались к библиотекарше: «Я предпочла бы для дочери что-нибудь очень приличное, не возбуждающее дурных мыслей. Знаете, она читает запоем, и это меня пугает…»

— Там-то твой дед ее и заприметил, — продолжил Рубанок. — Он заглянул в голубой домик, чтобы попросить Клер заняться его домашней библиотекой, в которой, по его словам, завелась всякая нечисть. И сразу же стал пускать пыль в глаза, сообщив, что у него-де тысячи книг. Сущая правда, но вот только ни одной из них он никогда не раскрыл! Все они были куплены случайно, чаще всего подержанными, просто чтобы заполнить шкафы. Старик Шарль выставлял их напоказ, надеясь произвести впечатление на клиентов, частенько появлявшихся в усадьбе, — уж очень он любил при случае шикануть, выдать себя за аристократа. Однако из-за постоянной сырости и плохого отопления в библиотеке завелись паразиты: если случалось по несчастью раскрыть тот или иной экземпляр, на свет божий выползали мокрицы. Вот, брат, как неудачно обернулось дело! Тогда твоя мать явилась в усадьбу с большим кожаным саквояжем, где помещалось все необходимое для дезинфекции. Старик Шарль сам отправился за ней на вокзал в коляске — так ему казалось романтичнее…

Жюльен невольно улыбнулся. Слова Рубанка пробуждали в нем давно забытые картины. Парень не лгал — мать знала все о войне с вредителями книг: оружие, тактику и маневры. Он помнит, как Клер стояла на стремянке в библиотеке, куда никто никогда не входил. Вытянувшись вверх, на цыпочках, с напряженными икрами, мать предавалась таинственному занятию, о котором он в свое время задал ей тысячу вопросов «как?» да «почему?». Помнится, она принялась терпеливо ему объяснять: первый враг книг — сырость, от нее на страницах появляются рыжеватые пятна, а справиться с ней можно, налив в блюдце жидкий хлористый кальций, высушивающий бумагу. Но куда более грозный враг — насекомые, эти крошечные паразиты. Их может скопиться видимо-невидимо за стеклянными створками шкафов, они прорывают целые галереи в деревянных досках — например, жук-точильщик приводит в негодность переплеты самых дорогих книг и притом жрет бумагу, или кожеед…

Да, ему казалось, что он вновь видит Клер, бережно вытирающую тряпочкой, смоченной скипидаром, корешки испорченных книг. Она делает это нежно, осторожно, словно гладит шерстку смирного домашнего животного. «Думаю, довольно будет запаха, чтобы их отогнать, — объясняла она, — но если не подействует, придется использовать пиретрин[22]».

Но существовали и более радикальные способы борьбы, тогда война приобретала тотальный характер. К полному уничтожению книжных недругов мать приступала дважды в год — в марте и сентябре. Отодвигались створки полок, и на верхнюю помещался стакан с сероуглеродом. Затем Клер тщательно закрывала стеклянную дверь в библиотеку, приговаривая: «Уж теперь им несдобровать! Ядовитые пары проникнут между страницами, и насекомые задохнутся». Но этот геноцид представлял опасность и для людей, ибо главным недостатком метода была повышенная воспламеняемость препарата. «Если теперь войти туда со свечой или зажженной керосиновой лампой, — шепотом предупреждала Клер, — то весь дом заполыхает — пых! Все равно что поджечь газ. Чудовищное пламя!»

Опасность завораживала Жюльена. Прижавшись носом к стеклянной двери, он с благоговейным ужасом смотрел на кожаные переплеты, принимающие смертельную воздушную ванну, представлял агонизирующих насекомых — вредоносных пожирателей слов, с брюшками, набитыми печатными буквами. Мать тогда казалась ему всемогущей, наделенной таинственной властью, в ее руках находилась судьба человеческого знания, которое она защищала от прожорливого ползающего племени своим умением использовать оружие уничтожения, умещающееся в обыкновенном блюдце или стакане. Он не отводил взгляда от зловещего сосуда, стоявшего на верхней полке, надеясь заметить, как из него вырывается голубоватый смерч зарождающегося пожара, но оружие упорно оставалось невидимым.