— Эй! — крикнул Рубанок. — Не дрыхни! Испорченные книжки были только предлогом. Старик хотел поймать ее в свои сети. Спать с ней он хотел, вот что. А может, так оно и было, кто знает?

На этот раз Жюльен пришел в себя окончательно. В мозгу роились смутные мысли, которые он предпочел бы не вытаскивать на свет божий, а запрятать подальше.

— Он все время вокруг нее крутился, — не унимался его собеседник. — Я понял это из разговоров слуг в буфетной. При малейшей возможности старался затащить ее к себе, и она, представь, не противилась: приносила ему редкие издания, стоившие бешеных денег. И учителя-то таких в глаза никогда не видели. И все это старику, понимаешь? Тому, кто сроду ничем не интересовался, кроме конторских книг!

Рубанок зашелся от хохота, ударяя себя по ляжкам.

— А потом появился твой отец, — внезапно успокоившись, произнес он. — И у Адмирала прямо из под носа стянули лакомый кусочек. Он ни слова не сказал. Уступил, спасовал перед сыном. Но ты должен знать: никогда старик не любил твою мать так, как свекор любит сноху, — он мечтал с ней переспать. И это не укрылось от Матиаса, он догадывался, все время подозревал. И в конце концов убедил себя, что старик пользовался его женушкой до него… Ревность доводила его до бешенства, он вообразил, что ты — сын Адмирала, его братец. Каково!

Мальчик сделал попытку встать. Его мутило, но, как ни странно, он был рад опьянению и надеялся, что, проспавшись, забудет все сказанное Рубанком. Ему казалось, что он угодил в вонючее болото и не может выбраться.

Рубанок поднялся на ноги. От него несло потом и еще чем-то отвратительным. Звериный запах вызвал у Жюльена новый приступ тошноты.

— Вот так! — грубо проговорил парень. — Возможно, ты сын старика. Теперь понятно, почему ты хилый да и умом не блещешь: деревенские дурачки чаще всего — дети старичья. Расспроси-ка лучше свою мать. Болтают, что ты родился недоношенным, семимесячным, но кто знает, как оно было на самом деле, согласись? А что, если эти два недостающих месяца она провела в постели твоего деда?

Жюльена вырвало прямо на собственные башмаки. Когда спазмы прекратились, он покачиваясь вышел из сарая и окунул голову в поилку для скота. Рубанок шел следом, злобный, раздраженный, видно было, что ему не терпится ударить Жюльена побольнее. Он напоминал бешеную собаку, учуявшую кровь раненого зайца.

— Потом появились и другие… Скульптор один… Бенжамен Брюз. Никогда о нем не слышал? Старик заказал ему огромную статую твоей матери — носовую фигуру из дерева. Он собирался установить ее на «Разбойнице» — яхте, которую как раз строил твой отец. Ну и дрянь же был этот Бенжамен Брюз! Из парижских хлыщей, неудавшийся гений. И мать твоя вроде бы позировала ему голой, сиськи вперед, — просто свинство! Матиас все время бродил возле мастерской, намереваясь их застукать, а старик его еще больше подзадоривал. Это была своего рода месть: старикан чувствовал облегчение, видя, что сын точно такой же ревнивец, как и он сам. Да-да, Бенжамен Брюз. Не хочешь к нему наведаться? Он все время торчит в лесу, там, со стороны Совиной просеки, живет отшельником с тех пор, как вернулся из Дюнкерка. Брюз мог бы многое тебе порассказать. «Разбойница» — да-да… Она-то и рухнула на Матиаса. Не принесла ему удачи носовая фигура!

— Я пришел поговорить насчет пса… — нерешительно заметил Жюльен, вытирая лицо.

Рубанок вздрогнул, возвращаясь к реальности, захлопал ресницами, словно спящий, разбуженный ярким светом. Ругнувшись, он подошел к поилке и тоже погрузил в нее голову по самые плечи.

— Проклятый сидр, — прорычал он выпрямляясь. — Забирает за здорово живешь!

Он сделал знак мальчику следовать за ним. Неподалеку от сарая была псарня, где папаша Горжю держал охотничьих собак. Там, в отдалении от остальных животных, находилась немецкая овчарка, очень крупная, но с опущенными ушами. На ее боках, где местами облезла шерсть, виднелись розоватые шрамы.

— Взрывом ее наполовину выпотрошило, — сказал Рубанок. — Хозяин зашил собаку, но все равно она была уже не та. Перестала слушаться. Стоило появиться человеку в военной форме, как она начинала показывать зубы.

Рубанок вошел и подозвал пса. Жюльен почти забыл о мучившей его головной боли. Цеппелин нехотя приблизился, глядя на них с недоверием.

— Славно, что ты решил ее взять, — миролюбиво проговорил парень. Охотиться ее не заставишь, дом сторожить — тоже. Отец однажды попросту пристрелил бы ее. Но в том, что касается мин, ей равных нет.

Внезапно в мозг Жюльена закралась страшная мысль. Не расставляет ли Рубанок ему ловушку? Не надеется ли, что рано или поздно он подорвется на одном из смертельных снарядов, зарытых на Вороньем поле? Случись такое, и Клер, несомненно, уйдет оттуда, откажется от борьбы, уступив земли Горжю за кусок хлеба. Нет, это было бы чудовищно, нужно гнать дурные мысли, не дать им завладеть собой!

Цеппелин принялся лизать Жюльену руки розовым шершавым языком.

— Уходите, — стал проявлять нетерпение Рубанок. — Давайте пошустрее! У меня работы по горло. Да присматривай получше за своим кобелем: увижу, что крутится возле кур, — всажу ему вилы в бок!

Не ответив, Жюльен побрел со двора. После недолгого колебания пес потрусил за ним. Вид у него, с облезшими боками, был настолько неприглядным, что мальчик невольно подумал о том, как отреагирует на его появление мать.

При виде собаки Клер поморщилась, но все-таки, даже если ей и пришло на ум, что появился лишний рот, сдержалась и ничего не сказала. Жюльен, воспользовавшись тем, что мать работала в глубине огорода, достал припрятанные в кустах продукты и разложил перед ней, надеясь оправдаться.

Мать, потрясенная щедростью Горжю, только недоверчиво разглядывала все эти сокровища, долго не решаясь до них дотронуться. Цеппелин тем временем с угрюмым видом обследовал новое место обитания, обнюхивал землю, то и дело поворачивая голову в сторону колючей проволоки, словно уже догадался о присутствии там мин.

В тот день они решили устроить настоящий праздник: отложили садовый инвентарь и, устроившись у камней возле хижины, развели огонь. Жюльен отварил рис, добавив в него утиные консервы. Его не покидало ощущение счастья от того, что он готовил вкусную еду для Клер, ловя ее восхищенные взгляды. Аппетитный запах привел Цеппелина в неистовство, он едва ли не совал морду в кипящее на огне варево. Мальчик разделил пищу на троих, и все жадно принялись ее поглощать. Они с матерью держали тарелки возле самого рта, чтобы есть быстрее. Каким блаженством было ощущать приятную тяжесть в желудке, нежность сочного мяса, ничуть не похожего на разогретую резину! Да что говорить, они попросту обжирались, осознав наконец, что с момента приезда сюда голодали, не желая себе в этом признаться.

Покончив с горячим, Жюльен разломил плитку шоколада. Вновь нахлынули воспоминания о когда-то прочитанном: в спасательной шлюпке капитан, весь в лохмотьях, распределяет между уцелевшими после кораблекрушения остатки еды. В мальчике все пело от радости, когда он опускал квадратики шоколада в почерневшую от земли ладонь Клер и смотрел, как она жадно, словно девчонка, накинулась на лакомство. Удовольствие, полученное им самим от сладкого, оказалось несравнимо меньшим.