«Я с вами», – говорит женщина, кладя ноутбук обратно в сумку и закрывая багажник.

Они идут к банкомату. Он снимает деньги. Они возвращаются к машине. Он отдает женщине деньги. Женщина открывает багажник, достает сумку для инструмента и протягивает ему. Закрывает багажник и уезжает.

– Потом наш отец открывает сумку, – говорит девочка с пустым лицом. – А там ничего, кроме лука. Лука и картошки. Вот.

Она протягивает Элизавет сумку. Элизавет открывает ее. Там куча картошки и лука.

– Спасибо, – говорит Элизавет. – Поблагодари его за меня.

Она смотрит туда, где должна стоять плита. Но в беленой комнате нет абсолютно ничего.

«Пустяки, – думает она. – Когда придет Дэниэл, он придумает, что с ним сделать».

Тут она просыпается.

На долю секунды вспоминает сон, а затем вспоминает, где находится, и забывает его.

Она потягивается на стуле – руки и плечи, ноги.

Так вот каково спать вместе с Дэниэлом.

Она мысленно улыбается.

(Она часто задумывалась над этим.)

Это было в типичную среду в апреле 1996 года. Элизавет было одиннадцать. Она надела новые роликовые коньки. Когда становишься на них, на пятках загораются и мигают цветные огоньки. Самой это можно увидеть, только если на улице темно и выключить весь свет в спальне или задернуть жалюзи и надавить на ролики руками.

У ворот стоял Дэниэл.

– Я в театр, – сказал он. – Зеленый театр. Хочешь со мной?

Он сказал, что пьеса о цивилизации, колонизации и империализме.

– Звучит скучновато, – сказала она.

– Доверься мне, – сказал Дэниэл.

И она пошла, и это было не скучно, а очень даже интересно – об отце и дочери. А еще о справедливости и несправедливости и людях, загипнотизированных на острове и плетущих интриги друг против друга, чтобы захватить власть над островом, и некоторым персонажам суждено было быть рабами, а другим – освободиться. Но в основном речь шла о девочке, отец которой, волшебник, заботился о ее будущем. В конце дочка могла бы принять и более активное участие, но все равно было очень интересно; под конец Элизавет чуть не расплакалась, когда постаревший отец выступил вперед без своего волшебного плаща и палочки и попросил зрителей похлопать в ладоши, иначе он навсегда останется в пьесе на ненастоящем острове с картонными декорациями. Если бы они этого не сделали, вполне вероятно, он действительно простоял бы в зеленом театре всю ночь в полной темноте.

Радовало еще и то, что можно освободить кого-то от чего-то, просто похлопав в ладоши.

Домой она ехала на роликах впереди Дэниэла, чтобы Дэниэл мог видеть, как мигают огоньки.

Лежа ночью в постели, она вспоминала свои ноги и быстро проносившийся под ними асфальт и думала о том, как странно, что она помнила совершенно бесполезные подробности, например трещины в асфальте, гораздо яснее, чем могла вспомнить хоть что-нибудь о собственном отце.

На следующий день за завтраком она сказала маме:

– Я всю ночь не спала.

– Бедняжка, – сказала мама. – Ну, поспишь зато этой ночью.

– Я не спала не просто так, – сказала Элизавет.

– Ага? – сказала мама.

Она читала газету.

– Я не спала, – сказала Элизавет, – потому что поняла: я совершенно не помню, какое лицо у папы.

– Что ж, тебе везет, – сказала мама из-за газеты.

Она перевернула страницу, развернула следующую, встряхнула газетой, чтобы та снова приняла изначальную форму, и загородилась ею от Элизавет.

Элизавет пристегнула ролики, зашнуровала их и поехала к Дэниэлу. Дэниэл был на заднем дворе. Элизавет покатилась по тропинке.

– А, привет, – сказал Дэниэл. – Это ты. Что читаешь?

– Я всю ночь не могла уснуть, – сказала она.

– Погоди, – сказал Дэниэл. – Для начала скажи: что ты читаешь?

– «Часовой механизм»[32], – сказала она. – Очень интересно. Я рассказывала вам об этом вчера. Это книга о людях, которые придумывают историю, но потом история сбывается и начинает происходит в реальности, и это очень страшно.

– Помню, – сказал Дэниэл. – Чтобы прекратить что-нибудь плохое, они поют песню.

– Да, – сказала Элизавет.

– Если бы в жизни все было так просто, – сказал Дэниэл.

– Вот и я говорю, – сказала Элизавет. – Я глаз не могла сомкнуть.

– Из-за книг? – спросил Дэниэл.

Элизавет рассказала ему об асфальте, своих ногах, папином лице. Дэниэл посерьезнел. Она сел на лужайку. Погладил траву рядом с собой.

– Понимаешь, забывать – это нормально, – сказал он. – Это хорошо. На самом деле мы должны иногда забывать. Забывать – очень важно. Мы делаем это намеренно. Тогда мы немного отдыхаем. Ты слушаешь? Мы должны забывать. Или больше никогда не заснем.

Элизавет расплакалась как малый ребенок. Слезы хлынули ручьем.

Дэниэл положил ладонь ей на спину.

– Когда меня огорчает то, что я не могу чего-то вспомнить… Ты слушаешь?

– Да, – сказала Элизавет сквозь слезы.

– Я представляю, как то, что я забыл, прижимается ко мне, словно спящая птица.

– Какая птица? – спросила Элизавет.

– Дикая, – сказал Дэниэл. – Любая. Ты поймешь, какая, когда это произойдет. А потом я просто обнимаю ее, только не слишком крепко, и убаюкиваю. Вот и все.

Потом он спросил, правда ли, что огоньки на пятках коньковых роликов загораются только на дороге и что они не загораются, если кататься по траве.

Элизавет перестала плакать.

– Они называются «роликовые коньки», – сказала она.

– Роликовые коньки, – сказал Дэниэл. – Хорошо. Ну и?

– И по траве кататься нельзя, – сказала она.

– Нельзя? – сказал Дэниэл. – Какой досадной бывает правда. Может, попробуем?

– Какой смысл? – сказала она.

– Ну, может, все-таки попробуем? – сказал он. – Возможно, мы опровергнем всеобщее мнение.

– Ладно, – сказала Элизавет.

Она встала и вытерла лицо рукавом.

– Возвращение к жизни[33], – говорит Элизавет. – Голод, нужда и пустота. По всему городу шторм, и это только начало. Грядет варварство. Скоро покатятся головы.