Сестра Катрин выскочила из кельи и захлопнула за собой дверь, о которую тотчас разбился глиняный кубок.

— И держись подальше, лживая кровопийца! — раздался изнутри пронзительный крик. Вслед полетел еще один сосуд, вдребезги разлетевшись о железный косяк. — Держись подальше и оставь меня в покое!

Пытаясь сохранять спокойствие, Катрин задрала кверху подбородок и сдула со лба белокурый локон, выбившийся из-под плата. Тонкие ноздри раздувались от негодования.

— С радостью, — парировала она, однако голос дрожал, и ответ прозвучал неубедительно.

Юная монашка, не тратя времени, опустила засов, чтобы разгневанная узница не вырвалась наружу. Сестра Катрин перевела взгляд на небо.

— Господи, дай мне силы.

Она втянула тонкие дрожащие пальцы под широкие рукава и поспешила вдоль коридора гостевого крыла монастыря. Полы строгой серой рясы тянулись по полу точно журчащая вода.

— Ой!

Завернув за угол, Катрин вздрогнула от испуга: она едва не натолкнулась на двух женщин, тихо приблизившихся с другой стороны. Одна из них — полная суровая мать-настоятельница средних лет, другая — пожилая худышка с горбатой спиной, кожа на лице ее была туго натянута и испещрена морщинами, напоминая известняковые стены коридора. На обеих были простая серая мантия и накрахмаленный белый плат — одежда ордена, лишь по черному палантину, перекинутому через плечо первой, можно было догадаться о ее принадлежности к высшим чинам монастыря Святого Джиллиана.

Сестра Катрин приложила руку к груди — сердце учащенно билось, — затем опомнилась и почтенно опустила голову:

— Доброе утро, мать-настоятельница. Доброе утро, сестра Эдвина.

Настоятельница Мария-Елена молча кивнула, заметив растерянность на лице молодой монашки. Недовольно сложив губы, она бросила взгляд на коридор, откуда пришла Катрин. У матери не было сомнений, что — или, точнее, кто — мог довести девушку до такого нервного состояния.

— Как она сегодня? — спросила Мария-Елена.

— Боюсь, хуже, чем когда-либо, — ответила Катрин, усталой рукой заткнув выбившийся локон под плат. — Вчера вела себя весьма тихо, но сегодня…

Монашка прикусила дрожащую нижнюю губу, однако не смогла подавить горечь, и слова полились как яд из разбитого сосуда:

— Да простит меня святой Джиллиан, но мне иногда кажется, что я ухаживаю за самим дьяволом!

— Катрин! — Настоятельница окинула ее проницательным взглядом сверкающих карих глаз. — Не говори такое всуе. У дьявола есть уши, и за подобную дерзость он может послать тебе в попечение беса.

Монашка опустила овальное лицо, тотчас раскаявшись, и шмыгнула носом.

— Простите меня, — пробормотала она. — Мне следует проявлять больше сострадания.

Настоятельница Мария-Елена прислушалась: из коридора доносилось слабое пение, жуткая мелодия иногда прерывалась взрывами смеха. Лицо ее помрачнело.

— Мы должны сострадать любой Божьей твари, сестра Катрин, — задумчиво произнесла она. — Однако принцесса Атайя к ним не относится. — Настоятельница улыбнулась монашке в знак прощения. — Я только хочу сказать, что не нужно призывать в нашу обитель дьявола. Нам забот и от его отродья хватает.

Мария-Елена повернулась к пожилой женщине:

— Пойдем, Эдвина. Посмотрим, как поживает ее высочество.

Силясь улыбаться, сестра только недовольно поморщилась, лицо превратилась в высохший фрукт.

— А утро так хорошо начиналось, — произнесла Эдвина, чтобы никто не услышал.

— При всем уважении к вам, мать-настоятельница, — дерзнула сказать Катрин, взволнованно ломая руки, — не думаю, что будет мудро…

— Успокойся, Катрин… ты слишком возбуждена! Я видела ее всего десять дней назад. Насколько ей могло стать хуже?

В глазах Катрин мелькнуло отчаяние.

— Пожалуйста, молю вас…

После сурового взгляда настоятельницы отпали все возражения.

— Иди переоденься, сестра Катрин, — резко велела Мария-Елена. — На твоем платье пятна.

Юная монашка посмотрела на жирные разводы — след от кушанья, которым запустила в нее Атайя, — и покраснела.

— Да, госпожа, — ответила она, поклонилась и с заметным облегчением засеменила прочь.

По коридору опять зазвучало жуткое пение, настоятельница рассеянно поправила епитрахиль. В каменных стенах эхо походило на вопль призрака, совершающего утренней променад по замку.

— Возможно, сестра Катрин права, — сказала Эдвина и коснулась костлявыми пальцами руки настоятельницы; ей было страшно входить в келью Атайи без вооруженных мужчин за спиной. — Хоть король и пытался убедить нас, что чары его сестры здесь не действуют, я все же боюсь…

— Вздор, — уверенно ответила настоятельница, снова задрав подбородок. — Без своей магии Атайя Трелэйн всего лишь умалишенная. Да, она сумасбродна, но все, что она может, так это выругаться и запустить кубком, что уже не раз делала.

Мария-Елена с невозмутимой уверенностью пошла вперед, и Эдвина недовольно последовала за ней, слегка прихрамывая.

На самом деле настоятельница беспокоилась, хотя и не хотела никому показывать этого. Состояние принцессы ухудшалось с каждым днем. Она все реже осознавала, где находится, не помнила имен сестер, которые за ней ухаживают. Все чаще бессмысленно что-то лепетала, разговаривая сама с собой. Одно неправильно подобранное слово могло привести ее в ярость. Тогда Атайя била вдребезги посуду до последней тарелки. Мария-Елена понимала, что нужно что-то сделать и как можно быстрей, не только ради Атайи, но и ради спокойствия всех монашек обители Святого Джиллиана.

Сначала дела обстояли не так уж плохо. Три месяца назад, когда король Дарэк привез в монастырь свою непокорную сестру, она находилась в полном здравии и не имела никаких признаков душевного расстройства. Правда, была угрюмой и беспокойной, но его величество сказал, что это ее обычное состояние уже двадцать один год, то есть с рождения.

Приехала ясно мыслящей, нормальной девушкой — насколько вообще нормальным может быть лорнгельд, — думала настоятельница, — спокойно разговаривала с монашками, когда удосужится. Король не упоминал ни о какой болезни души или тела, поэтому Мария-Елена была уверена, что столь неожиданная потеря рассудка — Божье наказание за грехи.

Тяжкие грехи! Несмотря на юный возраст, Атайя обвинялась в убийстве отца, ереси, государственной измене и множестве менее серьезных преступлений. И все из-за того, что отказалась верить в злое начало своих магических сил. Еще и умудрилась учить доверчивый народ Кайта искусству колдовства, заставила поступиться словом Божьим и заняться уловками дьявола.