— За тобой.

— За мной, — подозрительно легко согласился Гурьев. — Так что – никакого «пустого места», Рэйчел.

— Но зачем?

— Что?

— Если ты задумал… такое – зачем ты предупредил их?

— Я всегда так делаю – иду на вы. Это во-первых. А во-вторых – они ничего не успеют. У них даже представления не возникает, что, а, главное, как, я собираюсь сделать.

— Сколько времени ты находишься рядом со мной, Джейк?

— Почему ты спрашиваешь?!

— Сколько?

— Шесть… Нет. Семь месяцев. Почти семь.

— Мне кажется, что прошло сто лет, Джейк, — Рэйчел с улыбкой посмотрела на него. — Ты живёшь с такой скоростью, что у меня закладывает уши, и желудок вот-вот выскочит вон на виражах.

— Зато со мной не бывает скучно, Рэйчел. И не будет никогда, могу поклясться. Разве это не здорово?

— Пожалуй, я и в самом деле согласна мчаться, сломя голову, не разбирая дороги. Пока ты рядом со мной. Но лучше всё-таки представлять себе, куда мы мчимся и что нас ждёт впереди.

— Всё, что угодно, Рэйчел. Кроме покоя и скуки.

— Не сомневаюсь. И всё-таки, что там насчёт серьёзного плана?

— План не может быть написан сейчас в деталях, Рэйчел. Нам нужна точка опоры. Не одна точка – много. Целая сеть. И одна из таких точек – банк. Деньги. Не жалкие гроши по подписке, а настоящие деньги. И соответствующее влияние на умы и сердца. А план… До настоящего плана ещё далеко. Мы будем копить ресурсы. А когда начнётся война, мы выступим третьей силой. Силой, которая всё изменит. А ты – ты только представь себе, Рэйчел: ты, со своими связями и знакомствами – и руководитель крупного банка. Наверное, первая женщина-банкир в современной истории!

— Господи Иисусе, Джейк. Какой из меня банкир?!

Я не хочу быть банкиром, Джейк, подумала Рэйчел. Всё, чего я хочу – это нарожать тебе полдюжины мальчишек и девчонок, Джейк. Сколько хватит сил. Может быть, когда ты станешь возиться с ними, у тебя прояснится в голове хотя бы немного… Или не прояснится? Ах, всё равно…

— Банкирами не рождаются. Ими становятся. Нужно лишь захотеть, Рэйчел. Я прошу тебя – помоги мне.

— Я думаю, мама была бы в восторге от этого, — задумчиво проговорила Рэйчел. — Все русские сумасшедшие. И я тоже, — потому что я согласна…

— Спасибо.

— Тэдди знает?

— Немного. Ему не нужно пока погружаться во всё это. Пусть учится, набирается сил.

— Знаешь, мне совсем не думается о будущем Джейк, — она посмотрела на него умоляюще, словно желая получить от Гурьева какое-нибудь объяснение этой несуразности. — Раньше всё было так понятно. Пусть невесело, но понятно. А теперь… Я должна, вероятно, ужасно мучиться. Ведь ты не собираешься становиться добропорядочным, буржуазным гражданином, не так ли?

— Рэйчел…

— Подожди. Не перебивай меня, пожалуйста, — Рэйчел приподняла брови, вздохнула. — Не нужно, Джейк… В том смысле, в котором это понимают вокруг… Мне самой… Я ведь женщина, Джейк. Просто женщина, даже если ты что-то такое придумал про меня. Но я не боюсь и не думаю об этом. Ведь будущего больше нет, Джейк.

— Что?! Что ты говоришь такое, девочка?!

— Того будущего, которое было раньше, Джейк. Его больше нет. Это всё английская грамматика. Будущее – в прошедшем. Это действительно так, ведь будущее строим мы сами. И сейчас… Теперь… После того, как ты врезался в мою жизнь, Джейк… Всё стало по-другому. Всё изменилось. Ужасно изменилось. Я ведь должна была погибнуть, Джейк. И я уже умерла. Я видела это, как будто… А ты взял и выдернул меня оттуда, с того света. И теперь моя жизнь принадлежит тебе. Поэтому пусть всё будет, как ты хочешь. Как считаешь нужным и правильным.

— Прежнего будущего действительно больше нет. Ты права. Всё стало возможно изменить. И мы сделаем это.

— Ты думаешь, это правильно?

— Не знаю. Думаю, да. Потому что ты жива, Рэйчел.

— И тебе это нравится, — она улыбнулась.

— Безумно, Рэйчел. Безумно нравится.

— Сигэру-сама тоже в этом… замешан?

— Да. И он, и кое-кто ещё, кто вовсе не жаждет, чтобы коминтерновская хевра кадиша[22]хозяйничала по всему миру так же, как в Москве. И те, кому не нравится «новый порядок» в Берлине, с его опасными бреднями насчёт «природного права арийской расы». Видишь ли, самая большая проблема современности состоит в том, что людям просто не на что опереться. Фашизм расовый – или фашизм классовый. Чума на оба этих «дома», Рэйчел. Нет ничего «третьего». Так вот – я предлагаю это самое «третье». В первую очередь – русским, естественно. Но при этом – и всем остальным. Честь, Родина и свобода. Право самому решать, какой будет твоя собственная жизнь. Очень простые правила, которые нет нужды разъяснять – всё и так предельно понятно. Не можете выстоять в одиночку – добро пожаловать в команду. Под наши знамёна. Для этого мы здесь. Ты веришь мне, Рэйчел?

— Да, Джейк. Боюсь, это так… Я только хотела спросить у тебя кое-что очень важное. Обещай мне, что не станешь скрывать ничего. Я не хочу, чтобы у нас были секреты друг от друга. Пожалуйста, хорошо?

— Если это не военная тайна, — улыбнулся Гурьев, внутренне настораживаясь. — Я готов.

— Расскажи мне об этой женщине, Джейк. О Пелагее. Такое красивое, русско-греческое, имя. Как ты её называл? Полюшка?

— Откуда ты знаешь? — враз севшим голосом спросил Гурьев. — Боже мой, Рэйчел… Откуда?!

— Мне снятся сны с тобой, Джейк, — она улыбнулась, покачав головой. — Чудесные, волшебные сны. Таким она запомнила тебя, да? Я чувствую, она очень тебя любила.

— Чувствуешь?!

— Да. Вот здесь, — Рэйчел взяла его ладонь и умостила у себя под грудью, на сердце. — Она тебя очень любила, Джейк. Почти так же сильно, как я. А теперь я должна любить тебя не только за себя, но и за неё. Дважды, мой Серебряный Рыцарь. Поэтому расскажи мне о ней. Ты ведь ничего не забыл? Я знаю, ты никогда ничего не забываешь.

— Ты… не ревнуешь?

— Она спасла меня, Джейк. Ты и она, вы оба. Она отдала мне свою душу, а ты – свою силу. Как я могу ревновать? Теперь я – это она, а ты – это я. Это мы, Джейк. Это мы, Господи, понимаешь?

— Ладанка. Не может быть. Это мистика.

— Нет. Это не мистика. Это просто то самое, над чем, как ты говоришь, пока не властен человеческий разум. Возможно, когда-нибудь, потом…

— У меня есть её кинжал, Рэйчел. Я сделал его для неё, и… Он принадлежит тебе. Я немного переделаю рукоять, чтобы она ложилась крепко и твёрдо в твою руку. Её руки были крупнее.

— Крестьянские руки?

— Нет. Она была, — он улыбнулся, — колдунья. Она принимала роды, помогала женщинам – очень многим. У неё были руки врача, руки сестры милосердия – сильные ладони, длинные сильные пальцы, коротко, очень коротко, подстриженные ногти. Всегда очень чистые, пахнущие чебрецом и полынью. Она знала великое множество степных трав и умела лечить их отварами, кажется, всё, что угодно.