Он вспомнил темную ночь, когда с помощью двух досок-коротышек переправился через болото и оставил на подоконнике у Мерико букетик фиалок. Как она воспримет его отчаянный шаг: пожалуется отцу, оставит незамеченным или ответит благосклонностью. Он задумал еще не один бросок в ночи, но командировка помешала планам. Санек неудержимо тянуло к этой необыкновенной девочке. Он успокаивал себя: «Ничего оскорбительного или криминального в его действиях нет». Он мог отдать все, лишь бы еще раз близко увидеть ее глаза, взять в свои руки ее нежные беленькие ручки, услышать прямой ответ на многообещающие искрометные взгляды. Санек боялся показаться лермонтовским Печориным. «Женская половина дома благоволит ему, но отец – хозяин положения, так всегда зло смотрит на него».

За время службы на Кавказе Санек успел узнать особенности взаимоотношений местных жителей. Влияние и авторитет родителей доминировали над самостоятельным правом выбора молодых. Любящие современные родители во многом использовали свой личный жизненный опыт, но в целом придерживались устоев нации. Если жених не подходил невесте, некоторые искали компромисс. Но чаще случались казусы: свое единоличное мнение они ставили во главу угла. Покорная дочь не смела иметь отличного мнения. Угнетенные внутренним противоречием девушки целовали, часто сквозь слезы, руки взрастивших их родителей, беспрекословно подчиняясь их воле.

Саша помнил нашумевший в свое время случай: офицер их головной части увез тайно к себе на родину девушку из аджарской семьи. В летних лагерях он находился у них на постое – за это время они сблизились. Тогда все обошлось: офицер женился на ней и был принят ее родителями.

Ясным воскресным утром в доме на болоте еще спозаранок началась суета. Атмосфера безмолвной возвышенности царила во всем. Проснувшиеся раньше обычного дети, и те понятливо таращились на снующих взрослых, не докучая им. Надо отдать должное традициям Кавказа – подобное не навязывалось силой окрика или физического воздействия, оно с люльки всасывалось с молоком матери. Для гиперактивных достаточно одного недовольного взгляда старшего. Женщины могли повысить голос, мужчины – никогда.

Болото ощетинилось буйной густой травой. Теплый ветерок приносил медвяный аромат цветущей вовсю акации. Мерико распахнула окно со слабой надеждой увидеть там весточку. В трещине каменного мощения под ним рос одинокий кустик мать-и-мачехи и больше ничего. Вошла мама, тронула ее лоб и, удовлетворившись его холодом, попросила собираться. К обеду ждали званых гостей.

Санек накануне вернулся из командировки. Выполнив все служебные поручения, он подошел к изгороди. Постовой в недоумении посмотрел на него. Впереди распростерлась зеленая долина. Санек долгим взглядом окинул ее. Кто не знал коварства этого прекрасного творения, мог посетовать на отсутствие идиллического стада коров на ней. Живущим здесь было достоверно известно, что кроется под притягательной зеленой сказкой. Санек сорвал ядреную медоносную гроздь акации, механически отправив ее в рот. Вкус ее вернул его в детдомовское детство, когда в ночных набегах на хозяйские сады поедалось всякая зелень. Бездумно на виду у постового он проглотил сладковатую кашицу.

Во дворе дома суетились больше обычного. В воскресенье, ни под каким предлогом, он не осмелился бы отправиться туда. Коснувшись для видимости проволочного ограждения, он пошел вдоль изгороди в противоположную сторону. Там, на примыкающем к территории озерце, среди камышовых зарослей, он знал два крохотных островка суши, где в обилии росли болотные колокольчики. Прыгая по кочкам, набрав при этом в сапоги, он перескочил на один из островков. По сырым ложбинкам выпуклого рельефа затаились, посеребренные нежно-зеленой каймой, их покорные головки. Санек аккуратно отщипывал хрусткие стебельки, собирая в ощутимый букет. «Фиалки могли не привлечь внимания – букетище колокольчиков незамеченным не останется». Перед предстоящей ночной вылазкой сердце растревожилось в груди.

Саньку сначала везло: луна после отбоя затмилась облаками. С букетом на груди он прокрался в долину. В хитросплетениях травы, в темноте, он с трудом находил кочки. Ближе к середине пути в просветах мелькнула луна. На какое-то время пришлось затаиться. Плыли изреженные облака, не давая широкой возможности продвижению вперед – приходилось часто приседать. Он суетился. В суматохе поиска он промахнулся при прыжке на твердую опору. Одна нога ушла в зловонную жижу по колено. Оставшись без сапога, лавируя на пляшущей под ним кочке, для облегчения пришлось скинуть второй сапог. Луна скрылась за облаками, и он решил форсировать движение. Дальше оно стало походить на расчетливый бег мелких парнокопытных. Происходили сбои в попадании – он еще несколько раз проваливался, с трудом выбираясь из трясины. Последние метры он больше полз, покрывшись по пояс липкой болотной жижей. А когда выбрался на берег, с ужасом обнаружил отсутствие букета. Лунные блики мешали движению. Санек в какое-то время потерял ощущение опасности – пред глазами встала любимая Мерико. Короткими бросками он, наконец, приблизился к окну. Сел под ним, едва не плача от обиды. «Чем же напомнить о себе». Нащупал единственную возможность – кустик мать-и-мачехи. Он вырвал его, отчаявшись, с корневищем и водрузил на подоконник.

После дневного волнения Мерико с приходом ночи провалилась в болезненное полузабытье, но и с закрытыми глазами продолжала слышать все ночные звуки. Она уловила посторонний шум за окном, но от сковавшей ее слабости подойти к окну не смогла.

Утром, скорее, по сложившейся привычке, чем осознанно, она подошла к окну – на подоконнике распластался поникший кустик мать-и-мачехи. По смятой траве к болоту уходил грязный след. В глазах у Мерико потемнело. Вошедшая к ней в комнату мать увидела ее лежащей на полу без чувств. У Мерико случился обморок. Отец рассудил ее состояние свойственным для чувствительных девочек и решения своего не изменил. Аджарец чувствовал направление ветра ее настроения. Дальше все произошло не по-людски. Через неделю Мерико отвезли в далекое село в надежде на спасительный горный воздух. Но она, так до конца и не поняв, зачем ее отвезли в чужой дом, улетела в неведомые лучезарные дали.

Сознание больше не подчинялось ей, все реже она возвращалась в этот мир. В редкие минуты просветления Мерико пыталась напрячься, отрывочные картины встречи с Сашико мелькали в голове, но просвет быстро исчезал, и обрывки мыслей: «почему она смеется или плачет» не давали ей покоя.

Однажды она пришла в себя среди ночи совсем нагая: по ее телу шарили горячие мокрые руки, колючее лицо елозило по малодоступным местам. Ее обожгла непонятная боль, но она, вопреки, залилась душераздирающим смехом – потом все пропало. Горный воздух и перемены надежно отключили ее утонченную сущность, полностью лишив трепетной связи с чувствительным сердцем.

Мерико вскоре привезли назад. Муж вернул ее в семью родителей как не состоявшуюся жену.

Она и сегодня молчаливо сидит у окна – тело ее располнело бездействием. К некогда аристократическим щечкам с игрушечным яблочным румянцем, прилепились пугающие шоколадные мазки. И вообще, весь ее образ теперь походил на классическое полотно художника с инфантильной торговкой на нем… Она смотрит далеко за пределы болота, туда, где расположилось воинское подразделение. Возможно, какими-то затаенными клетками разума она силится вспомнить, что связывало ее с тем неведомым миром. Отполированный ее ручками ствол одинокой хурмы во дворе их дома с наступившей весной покрылся шероховатой корой. Жильцы по-прежнему занимаются натуральным хозяйством. Меняются времена года, радуя или огорчая своей новизной, только одна Мерико безучастна к переменам.