И вот сейчас, отмывшись и кое-как отстирав рубаху в первой попавшейся луже, я стоял перед воротами того самого трактира и раз за разом перебирал в уме чужие воспоминания, как драгоценности, с которыми еще нескоро расстанусь.

О том, идти или не идти в трактир, прикидываясь малолетним племянником хозяина, я размышлял недолго: пожить человеком, хоть и в чужой шкуре, мне все-таки хотелось. Конечно, я мог бы дождаться другой матрицы. Скажем, снятой с более состоятельного человека, ради того, чтобы потом спать на мягкой перине, есть с серебра, поутру посиживать на золотом унитазе… но, во-первых, сколько придется ждать, пока обладатель роскошного сортира соизволит благополучно преставиться? Во-вторых, вселяться в тело богатого, но маразматичного старикашки я не хотел, а пообещать, что в ближайшее время в Гоаре помрет молодой красивый наследник какого-нибудь состоятельного рода, мне никто не мог. Наконец, в-третьих, жизнь в царских хоромах наверняка будет скучна и однообразна и быстро приестся такому предприимчивому парню, как я, тогда как здесь, в средоточии, так сказать, зла и порока, жизнь казалась гораздо более интересной.

Да, вакансия официанта в средневековом трактире мало походила на работу мечты. Но ради плюсов, которые дарило молодое и здоровое тело, а также ради уникальной, претендующей на эксклюзивную, информации я был готов с этим примириться. По крайней мере, на какое-то время.

Наконец, последней причиной, побудившей меня сделать именно такой выбор, было то, что я все еще не оставил затею отыскать убийц Лурра. Старик, конечно, был мне никем. Но обостренное чувство справедливости требовало расплатиться по счетам. Проблема заключалась в том, что лиц тех парней я не разглядел. Лурр их тоже толком не увидел, поэтому мне достались лишь общие сведения вроде роста и комплекции, а также запах и образцы голосов, на которых далеко не уедешь.

Однако мир, как говорится, тесен. А мир криминала еще теснее. Так что с учетом всего вышеперечисленного трактир дядьки Гоша был для меня самым подходящим местом.

– Рани! Нурров ты сын! – внезапно донесся с крыльца громогласный рев, в котором я безошибочно опознал голос дорогого дядюшки. – Какого хотта[6] ты торчишь на улице, когда я еще с вечера послал тебя за продуктами?! Ты принес, что я велел?!

Глянув на стоящего возле дома низкорослого бородатого мужичка с роскошной проплешиной на башке и приличным пивным брюхом, я непроизвольно втянул голову в плечи.

Дядька хоть и выглядел не слишком презентабельно, был на редкость свиреп, горласт, скор на расправу, и Рани его небезосновательно побаивался. Несмотря на низкий рост и отнюдь не геркулесовскую фигуру, трактирщик вовсе не был хиляком, не гнушался хвататься за розги и железной рукой правил в своем маленьком царстве, не допуская ни малейшего неповиновения. Еще он, как и большинство трактирщиков, был весьма неглуп, в меру жаден и на редкость пронырлив. Поэтому, чтобы не схлопотать оплеуху, я прямо сейчас был обязан выдать правдоподобное оправдание на предмет того, где меня носило столько времени, почему я вернулся без покупок и куда подевались те два серебряных молга[7], которые дорогой родственничек недавно вручил убитому пацану и которых я после смены личины в карманах не обнаружил.

– Рани! – оглушительно рявкнул дядька Гош, не услышав внятного ответа. – Что ты молчишь, нуррово отродье?! Я, кажется, задал вопрос!

Я мысленно поежился (вот же дал бог мужику голосище) и, понурив голову, сказал:

– Простите, дядюшка. Я… вас подвел.

– Ты что сделал?! – окончательно взвился дядюшка и, закатав рукава, с угрожающим видом двинулся в мою сторону. Но, к счастью, вовремя заметил мой плачевный вид. Углядел на грязной рубахе не до конца отстиранные пятна крови. Без особых церемоний вздернул меня за подбородок и, придирчиво оценив слипшиеся на темени и затылке, успевшие покрыться кровяной коркой волосы, рыкнул:

– Живо в дом! Мыться! Переодеваться! Штопаться, если там, конечно, есть что зашивать. И чтоб через пол-рина[8] был внизу, понял?!

– Да, дядя, – смиренно отозвался я. А как только дядька отцепился, с понурым видом побрел в дом, мысленно поздравив себя с первой человеческой и, надеюсь, достоверной личиной.

* * *

Поскольку ни жены, ни постоянной любовницы у дядьки Гоша не было, то раны мои осматривала единственная на весь трактир служанка. Та самая, которая изо дня в день добросовестно выносила помои, чистила сортиры и выполняла всю черновую работу в доме и во дворе.

По идее, в таком злачном месте стоило бы держать пару-тройку, а то и побольше, девиц нетяжелого поведения, раз уж здесь все-таки трактир, а не элитный ресторан. Но дядька терпеть не мог шлюх, считал свое заведение серьезным, поэтому Шилку (так звали служанку) никто по углам не зажимал, а если возникала необходимость в услугах такого рода, Гош просто предоставлял желающим комнату на рин-полтора и отправлял посыльного в расположенный на соседней улице бордель. Обеспечивая таким нехитрым образом и должный уровень сервиса, и через собственные принципы не переступая.

Правда, как я уже знал, гости требовали данную услугу нечасто – в бордель они и сами распрекрасно могли добраться. Да и не принято тут было мешать развлечения с делами. Поэтому же в трактире не было женщин, а та, что была, состояла в штате лишь потому, что, по мнению хозяина, уборка сортиров и вынос помоев – это та работа, которую мужчины, пусть даже малолетние и никчемные, ни при каких условиях выполнять не должны.

Да. Такой вот у Рани… ну теперь уже у меня… своеобразный дядюшка, который свято верил, что, окромя детородной функции, женщины по жизни ни на что не годны.

– Нечего тут шить, – буркнула Шилка, без особого интереса изучив мою окровавленную бестолковку. – Даже примочки не нужны. Можешь топать мыться и в зал. Народ уже собирается.

Угу. Само собой, приняв решение занять место Рани, я заранее подумал про оправдания перед дядюшкой. А заодно попросил Ули не залечивать раны до конца и оставить на затылке большущую шишку. Запекшуюся кровь тоже смывать не стал, чтобы представить ее в качестве доказательства нападения. Несмотря на то, что дядька обычно не интересовался, кто избил его племянника, и считал, что раз тот сам не может за себя постоять, то пусть или огребает, или же учится этого не допускать.

В общем и целом я не просчитался. Дядька и впрямь не задал ни одного вопроса, даже когда я переоделся в чистую (оказывается, у Рани их было целых три) рубаху, умылся и явился пред его строгие очи. Поблажек он тоже не давал, поэтому ночную смену мне, как обычно, придется отстоять в полном объеме. Что же касается денег, то пропажу серебра добрый дядюшка вычтет потом из моего скудного жалования. Так что отрабатывать этот долг мне придется еще о-о-очень и очень долго.