— Вы помните группу крови Кристины?

— Разумеется. Вторая группа, отрицательный резус, — автоматически ответил Фирсов и вдруг напрягся, уперся в меня тяжелым подозрительным взглядом. — Зачем вам это? Что вы вынюхиваете про Кристину? Вы вроде бы ищете налетчиков. Смерть моей дочери к происшествию в «Миллениуме» не имеет никакого отношения. С ее гибели прошло уже два месяца, никакой связи здесь не было и быть не может.

Но затронутая мною тема странным образом взволновала Владимира Михайловича. Запальчиво свернув ее, он возвращался к ней мысленно снова и снова, искал ответы и объяснения и не находил их. Потом, видно запутавшись окончательно, схватил меня за плечи, дыхнул в лицо тяжелым водочным перегаром.

— Нет уж, продолжайте! — пьяно выкрикнул он. — Я отец, я обязан знать всю правду!

— У меня нет никаких доказательств, нет версий, одно лишь предположение, точнее, глупая необъяснимая догадка, — прошептал я, невольно оглядываясь по сторонам. — В одежде главаря банды налетчиков мы с одним рубоповцем, занимающимся этим же делом, обнаружили старинный подсвечник. Сегодня стали известны результаты экспертизы. На подсвечнике сохранилась кровь, вторая группа, резус-фактор отрицательный. Еще микроскопические частички кожи и мозга. Чем Дудкин бил вашу дочь? Нашли ли тогда орудие преступления?

Протяжно, утробно застонал Фирсов. Обхватил голову руками, скрыл красное лицо в рукавах куртки.

— Вон вы куда клоните… Ищете привязки… Приплели какой-то подсвечник. Вот только мимо. Там была воровская фомка, ржавый кусок железа. Откуда у опустившегося наркомана возьмется антикварная вещь? И кровь второй группы была не только у Кристины. У миллионов людей.

— Будет проведен сопоставительный анализ.

— Пусть делают что хотят. — Владимир Михайлович решительно поднялся, попрощался скомканно и поспешно. Он пытался не смотреть мне в глаза, будто в них, затуманенных болью переживаний и алкоголем, я смог бы прочесть что-то, проливающее свет на все хитросплетения этого дела.

Мне не хотелось встречаться со следователем М. Федорчуком в его кабинете, где даже окрашенные серой казенной краской стены будут стоять за него, а папки, дыроколы и прочие канцелярские принадлежности лишний раз подчеркивать официальность нашей встречи, в которой любое его слово — закон, а я, отделенный от прокурорского работника громоздким письменным столом, — бессловесное ничто. Добравшись до Управления, я узнал у дежурного служебный телефон М. Федорчука и позвонил ему из телефона-автомата на углу. Следователь тут же поднял трубку и буркнул в нее что-то невнятное и недовольное. Я уточнил, он ли вел дело об убийстве манекенщицы Кристины Фирсовой.

— Кого-кого? — переспросил М. Федорчук, однако его глуховатость, а равно и забывчивость показались мне наигранными.

Я повторил.

— А с кем имею честь? Что, опять газетчики? Тратить время не намерен, — общался следователь короткими рублеными фразами.

— В некотором роде я ваш коллега. — Я медлил представляться частным сыщиком, справедливо ожидая от ворот поворот. — Не подумайте, в деле все чисто, но родственники Кристины совсем тронулись от горя и решили нанять меня. Мне необходима ваша помощь, информация, так сказать, из первых рук, чтобы впоследствии убедить моих клиентов, что все их подозрения глупы и беспочвенны. Часть своего гонорара могу предложить вам.

— Провокация! — не дослушав, рявкнул М. Федорчук. — Я не беру взяток. Сажаю за их дачу. Будут еще вопросы? Я кладу трубку.

Однако давать отбой он не спешил. Невидимый собеседник явно насторожился.

— Так как же насчет разговора? — напомнил я.

— Ваше имя. Я выпишу пропуск.

— Я бы предпочел встретиться вне этих стен, — сказал я. — Много времени не займу, вам достаточно лишь спуститься вниз, я нахожусь в скверике возле Управления. На мне черная кожаная куртка, в руке газета непристойного содержания.

— Не острите, — отрезал он. — У меня допрос свидетеля. Освобожусь через полчаса. Как вас зовут?

Он настойчиво стремился узнать мое имя, и не по причине обычного любопытства или вежливости, а чтобы в скором времени навести обо мне необходимые справки и получить консультацию наверху на предмет дальнейших действий. Я назвался. И только после этого М. Федорчук опустил трубку. Чтобы окончательно убедиться в верности своей догадки, я повторно набрал его номер. Было занято. «Шестерка» докладывал своему боссу о возникшем странном интересе к благополучно закрытому делу.

Полчаса так полчаса. Можно лишний раз подумать и отравиться никотином.

И вот появился он. Субтильный мужчинка неопределенного возраста никак не походил на следователя по особо важным делам. В его вытянутой лисьей мордочке было что-то неприятное и плутовское, заостренный хрящеватый носик и остренькие маленькие ушки никак не добавляли ему привлекательности. Но наделенный кабинетной властью и чувствуя за спиной надежный тыл, он мнил себя на голову выше частной ищейки, которой приходилось полагаться лишь на собственную смекалку, а реже — на кулаки. Из-за малого, словно насмешка природы, роста М. Федорчук не мог смотреть на меня сверху вниз, и намеренно отводил глаза, и фразы бросал короткие и надменные, словно плевался ими:

— Не понимаю. Чего добиваетесь. Чего непонятного. Если и трачу на вас время. По причине хорошего настроения. Дело закрыто. Никаких жалоб. Преступник изобличен. Мертв.

Его манера говорить оказалась столь заразительна, вроде глупого примитивного мотивчика какой-нибудь попсовой песенки, что я, не пробыв со следователем наедине и пяти минут, тоже стал тараторить:

— Умер уж слишком быстро. Едва подписав чистосердечное. Я сам в прошлом следователь. К подобным вещам отношусь настороженно.

Скользкий как угорь, М. Федорчук почуял подвох. Заметались юркие глазки-бусинки, да и сам следователь задергался, захрустел фалангами пальцев. А я проговорил, правда уже в своей обычной манере, неторопливо, отчетливо, чуть иронично:

— Вашему профессионализму можно позавидовать. Редко когда преступники раскалываются после первого же допроса. Однако ваши коллеги дали маху. Почему у подозреваемого не изъяли ремень и шнурки?

На остро выступающих скулах М. Федорчука взорвались красные кляксы, кончик носа, напротив, отмороженно побелел.

— Ремень и шнурки. На что намекаете?

— На способ его самоубийства. — Я с особой язвительностью произнес последнее слово. — Дудик ведь на самом деле удавился в камере, мучимый угрызениями совести?

Следователь оскалил мелкие подгнившие зубки.

— Побольше читайте бульварные газетенки. Там и не такого напишут. Дудкин не вешался. И не давился. И вены не вскрывал. Подонок. Мразь. Уже загибался. Без дозы не мог. СПИД в придачу. Где ему в камере героин взять? Ломка. Мотор не выдержал. Спросите у экспертов. Острая сердечная. Каюк.