Низко пригнувшись в седле, держа револьвер в поднятой руке, Клив мчался прямо на них. Оказавшись рядом, он резко опустил ствол и выпалил индейцу в грудь, как стреляет в зверя охотник на бизонов. Его конь пронесся мимо, он повернулся, рывком вскинул револьвер и выстрелил еще раз… промах! Он выстрелил снова.

И тут же оказался в самой гуще схватки. Его конь сбил с ног воина, который некстати шагнул назад; а Клив рубанул по голове другого индейца тяжелой рукоятью револьвера.

Он почувствовал, как что-то разрывает его одежду, ощутил укол копья — и тут же вылетел из седла и потерял пистолет.

Индеец, широко замахнувшись копьем, кинулся, чтобы убить его, но он прямо с земли прыгнул вперед и вверх. Они сцепились и покатились по земле, пытаясь смять один другого. Клив высвободил руку, резко замахнулся и ударил индейца в лицо, разбив ему в кровь нос.

Клив оказался под индейцем, лежа на спине, а тот оседлал его и потянулся за ножом. Клив вскинул ноги высоко вверх, захватил ими, как ножницами, голову шайена, скрестив лодыжки у него под подбородком, и начал отгибать его назад. Приподнялся, опираясь на левую руку, а правой ударил индейца в открытое солнечное сплетение. Он бил безостановочно, наконец сбросил воина с себя и с трудом поднялся на ноги. У индейца было сбито дыхание, он поднимался еще медленнее, и Клив ударил его ногой под челюсть.

Один из белых успел схватить револьвер Клива и теперь перебросил ему. Клив поймал его, выстрелил… а потом, не помня, сколько он уже израсходовал зарядов, вставил третий запасной барабан.

Схватка закончилась так же внезапно, как началась. Индейцы исчезли за холмом, в прерии наступила тишина. В полумиле, у кольца фургонов все еще вспухали облачка дыма — кто-то стрелял вслед отступающим индейцам. Все нападение, от начала до конца, длилось не больше нескольких минут.

Женщина, которая помогла Кливу, сейчас поддерживала мужа, обнимая его рукой за плечи — он поднялся и уже мог идти.

В последней схватке один из людей был тяжело ранен. Клив стоял возле него на коленях, пытаясь остановить кровь. Второй человек возился со сбруей, освобождая убитую лошадь, а потом начал выравнивать упряжку. Клив вместе с ним поднял раненого, они уложили его в задок фургона и поехали к кругу. Другой фургон, остававшийся чуть подальше, тоже приближался.

Внезапно Клив почувствовал слабость, и только тут вспомнил, что и сам ранен. До сих пор он думал, что это не больше, чем царапина, но теперь не был в этом уверен. Впрочем, может быть, его ощущения были просто реакцией после боя — резкое расслабление после напряженного, как взрыв, действия, так много требующего от человеческого организма. Он остановил фургон, когда они поравнялись с его лошадью, и пересел в седло. Бок у него был мокрый, он знал, что кровь еще идет.

Он проверил заряды в револьвере, хотя и помнил, что перезарядил его несколько минут назад. Минут? Может, даже секунд. Он поднял глаза к солнцу… едва наступил полдень.

Клив Ван Вален ехал шагом к кругу фургонов — и вдруг его начало трясти. Он схватился за седельный рог, вцепился изо всех сил, опасаясь, что свалится на землю. Натянул поводья и остановился, ожидая, пока пройдет приступ. Теперь он понимал, что это не вызвано раной — это нервная реакция на то, что с ним произошло.

Наконец ему стало легче, и он поехал шагом вдоль круга, разыскивая свой фургон. Вдруг показалась тонкая струйка дыма — кто-то развел костер. Он смотрел на этот дымок с облегчением; в нем было что-то успокаивающее, подлинное, в любые времена — первая примета нормальной жизни.

Такая простая вещь — горячий огонь, но это символ, первый шаг человека к цивилизации, а для человека это — инстинктивный возврат к реальности, когда опасность миновала. Это его первая реакция — развести костер, обеспечить себе уют и надежность, символом которых является огонь.

Сколько раз он видел, как женщины разводят огонь и начинают готовить, едва минует первый приступ горя — чтобы предложить людям, да и себе, горячую пищу и кофе… сколько раз ему казалось, что человек, предлагая огонь и горячую еду, как будто говорит: «Смотри, я человек, ты узнаешь меня по этим признакам — что я умею добывать огонь, что я готовлю свою пищу на огне»…

А потом он увидел ее — она стояла перед фургоном и смотрела на него, прикрывая глаза ладонью от сияющего солнца, стояла одна и смотрела, как он подъезжает… еще не веря до конца.

На западе лежала светлая земля, на западе звучали волшебные имена и названия, которые они слышали в рассказах и песнях, слова, которые обозначали собой дикий край, которые обозначали индейцев, которые обозначали опасность, обещание и надежду. Одно такое слово было Платт, «мелкая вода», другое — Аш-Холоу, Лощина Праха.

Чимни-Рок — Скала-Дымоход… Хорс-Крик — Конская речка… Скотсблафф — Шотландский обрыв… Форт-Ларами… Биттер-крик — Горькая речка… Суитуотер — Сладкая Вода, Саут-Пасс — Южный перевал, Форт-Бриджер, река Гумбольдт, Лоусонэ-Медоуз — Лоусоновы, Луга… Форти-Майл-Хауз — Дом на Сороковой миле… День за днем, в солнце, в дождь и ветер катились фургоны на запад, их тяжелые колеса на неровной дороге вытряхивали странную музыку из деревянных частей и груза.

Теперь Клив Ван Вален уже редко правил фургоном. Обе девушки справлялись с этим, а он был нужен, чтобы разведывать тропу, искать воду, траву, топливо, следить за индейцами, добывать мясо. Морган все больше и больше полагался на него, забыв вражду ради потребностей каравана.

Клив въехал на вершину холма, где ветер колыхал под солнцем высокие травы, снял шляпу и вытер изнутри пот. Волосы за это время сильно отросли и развевались вокруг ушей. Прищурив глаза, он всматривался в даль, обдумывая положение вещей и свое место в сложившейся ситуации.

Не только Морган изменил отношение к нему — он и сам теперь смотрел на вещи иначе; изменились не только его взгляды, изменилась и наружность. За эти дни, проведенные в седле, он загорел и обветрился. Он рубил дрова, погонял мулов, вытаскивал колеса фургона из грязи и песка, напрягал физические силы до такой степени, как никогда в жизни.

И ценности здесь были иные. Тут было совершенно не важно, кем был человек раньше, на востоке; здесь людей интересовало одно: «Может ли он выполнять работу? Устоит ли он, когда придет беда?»

И у лагерного костра произошли едва ощутимые перемены. Теперь с ним считалась не только Агата, но и Лилит.

Между Кливом и предводителем каравана установилось перемирие — но не более того. Морган вовсе не простил истории с карточной игрой. Клив не имел случая поговорить об этом, а Морган как будто предпочитал не касаться этой темы. Но Клив отклонял все предложения сесть за карты и избегал игроков.

Что до Лилит, то он больше не пытался снискать ее расположение, да и виделись они друг с другом разве что за едой. Да, он действительно работал на них, но все дела в караване выполняют сами путешественники, и потому каждый человек делает то, для чего лучше всего подходит.