Некоторым посетителям выдали поношенную одежду, они либо держали в руках мешки с ней, либо уже облачились в нее. Иные выглядели как страховые агенты или учительницы из маленького городка. Харри проложил себе путь к прилавку, и пухленькая улыбающаяся девушка в свитере Армии спасения предложила ему бесплатный кофе и бутерброд с коричневым сыром.

— Спасибо, не сегодня. Мартина на работе?

— Сегодня она работает в уличной поликлинике.

Девушка показала на потолок, имея в виду медицинский кабинет Армии спасения на втором этаже.

— Но она должна была закончить…

— Харри!

Он обернулся.

Мартина Экхофф была такой же маленькой, как раньше. На улыбчивом кошачьем лице все тот же непропорционально большой рот и носик, кажущийся крошечным выступом. А зрачки как будто стекли к краю радужной оболочки и сформировали замочные скважины, — однажды она объяснила, что это врожденное и называется колобомой радужки. Маленькая женщина вытянулась на носках и обняла его. А когда закончила обнимать, не захотела выпустить из рук обе его ладони и так и застыла, глядя на него снизу вверх. Он увидел, как по ее лицу промелькнула тень, когда взгляд ее упал на шрам у него на лице.

— Как ты… как ты похудел.

Харри засмеялся.

— Спасибо. Но это не я похудел, это…

— Знаю, — вскрикнула Мартина. — Это я потолстела. Но все растолстели, Харри. Все, кроме тебя. К тому же у меня есть веская причина.

Она похлопала себя по животу, на котором вздулся черный свитер из овечьей шерсти.

— Ммм. Это Рикард с тобой сделал?

Она громко рассмеялась и активно закивала. Лицо ее раскраснелось, от него тянуло теплом, как от плазменного экрана.

Они прошли к единственному свободному столу. Харри уселся и принялся разглядывать черный шар живота, который пытался пристроиться на стуле. На фоне разбитых жизней, апатии и безнадежности он выглядел крайне абсурдно.

— Густо, — сказал он. — Ты знаешь про это дело?

Мартина глубоко вздохнула.

— Конечно. Здесь все знают. Он был частью этого общества. Он не очень часто сюда заходил, но мы видели его время от времени. Все девчонки, что здесь работают, были влюблены в него. Он был таким красавчиком!

— А как насчет Олега, который, как говорят, убил его?

— Он тоже иногда здесь бывал. Вместе с одной девушкой. — Она наморщила лоб. — Говорят? А что, в этом есть сомнения?

— Именно это я и пытаюсь выяснить. С девушкой, говоришь?

— Милая, но бледная, невзрачная. Ингунн? Ириам? — Она повернулась к прилавку и прокричала: — Эй! Как зовут сестру Густо?

И прокричала сама, прежде чем другие успели ответить:

— Ирена!

— Рыжеволосая и веснушчатая? — спросил Харри.

— Она была такой бледной, что, если бы не эти волосы, ее просто не было бы видно. Я серьезно, в конце сквозь нее уже проходили солнечные лучи.

— В конце?

— Да, мы только что об этом говорили. Она уже давно здесь не бывала. Я спрашивала у нескольких здешних посетителей, не уехала ли она из города, но, судя по всему, никто не знает, куда она подевалась.

— Ты помнишь, что происходило перед убийством?

— Да ничего особенного, кроме того самого вечера. Я услышала полицейские сирены и поняла, что наверняка что-то приключилась с кем-то из нашей паствы. А потом один твой коллега схватил телефон и выбежал на улицу.

— Я думал, по неписаным правилам тайные агенты не работают в этом кафе.

— Сомневаюсь, что он работал, Харри. Он сидел вон там, у окна, в одиночестве, и делал вид, что читает газету «Классекампен». Может, это прозвучит немного самоуверенно, но я думаю, что он пришел сюда, чтобы посмотреть на меня. — Мартина кокетливо положила руку на грудь.

— Ну, значит, ты привлекаешь одиноких полицейских.

Она рассмеялась:

— Это я тебя подцепила, не забыл?

— Девушка вроде тебя, воспитанная в христианских традициях?

— На самом деле мне было немного неприятно, когда он пялился на меня, но он перестал приходить, когда беременность стала заметной. Как бы то ни было, в тот вечер он хлопнул дверью, и я увидела, что он побежал на улицу Хаусманна. Место преступления находится всего в нескольких сотнях метров отсюда. После этого начали ходить слухи, что Густо убили. И что Олега арестовали.

— А что ты знаешь о Густо, кроме того, что он пользовался успехом у женщин и рос в приемной семье?

— Его называли Вор. Он торговал «скрипкой».

— На кого он работал?

— Они с Олегом работали на мотоклуб из Алнабру, «Лос Лобос». Но потом, наверное, перешли к Дубаю. Все, кому было предложено, переходили. У них был чистейший героин, а когда появилась «скрипка», она была только у толкачей Дубая. Так оно и есть до сих пор.

— Что тебе известно о Дубае? Кто он?

Она покачала головой:

— Я даже не знаю, кто это или что это.

— Его дилеры очень заметны на улицах, а те, кто стоит за ними, абсолютно невидимы. Неужели о них действительно никто ничего не знает?

— Конечно знают. Но ничего не скажут.

Кто-то окликнул Мартину по имени.

— Посиди, — сказала она, начав процесс подъема со стула. — Я скоро вернусь.

— Не беспокойся, мне надо идти дальше, — сказал Харри.

— Куда?

На секунду между ними воцарилась тишина, прежде чем оба поняли, что у него не было разумного ответа на этот вопрос.

Турд Шульц сидел за столом у окна в кухне. Солнце стояло низко, однако дневного света еще хватало для того, чтобы разглядеть всех прохожих. Но он не смотрел на дорогу. Он взял кусок хлеба с сервелатом.

Над крышей летали самолеты. Взлетали и приземлялись. Взлетали и приземлялись.

Турд Шульц прислушивался к гудению разных двигателей. Это было похоже на линию времени: старые двигатели звучали правильно, они издавали то самое теплое гудение, которое вызывает хорошие воспоминания, наполненные смыслом, похожим на звуковую дорожку того времени, когда что-то значили такие вещи, как работа, пунктуальность, семья, ласки женщины, признание коллеги. Новое поколение двигателей выталкивало больше воздуха, но работало лихорадочно, самолеты пытались лететь быстрее, а топлива потреблять меньше, быть более эффективными, оставляя меньше времени на незначительное. Даже на значительные незначительности. Турд снова посмотрел на большие часы, стоявшие на кухонном шкафчике. Они тикали быстро и лихорадочно, как напуганное маленькое сердце. Семь. Осталось ждать двенадцать часов. Скоро стемнеет. Он услышал «Боинг-747». Классический вариант. Лучший. Гул нарастал и нарастал, пока не превратился в рев, от которого задрожали оконные стекла, а стакан ударился о полупустую бутылку, стоящую на столе. Турд Шульц закрыл глаза. Это был оптимистичный звук из будущего, огромная власть, вполне обоснованное высокомерие. Звук непобедимости мужчины, находящегося в лучшем возрасте.