де Поля. Может быть, кому-то еще пригодится.

Пауза.

– А можно я отдам его рабби Хиршу?

– Ох, Майкл, ведь это старая рухлядь. Рабби может на тебя обидеться.

– Нет, нет. Он… наоборот… Мам, он совсем бедный. У него денег почти не бывает. А музыку он слушать очень хочет. Так что…

Мама улыбнулась.

– Делай как хочешь, – сказала она и взялась за ручку настройки в поисках радиотеатра «Люкс».

На следующий день дождь прекратился. Майкл поспешил из школы домой, занес в комнату учебники, схватил старенький «Адмирал» и вернулся наверх в синагогу. Когда рабби Хирш встретил его у двери, мальчик вручил ему радио.

– Что это?

– Это вам, – сказал Майкл. – Не самый лучший, но работает.

Рабби взял приемник обеими руками и на какое-то время застыл на месте. Словно ему отдали нечто священное. Майкл представил его молодым – в пражском кафе, слушающим со своими друзьями передачи на всех языках Европы.

– А шейнем данк[16], – сказал он. – Большое тебе спасибо. – Он прижимал приемник к груди, будто сокровище, и Майкл видел всю гамму эмоций на его лице и в глазах. – А шейнем данк.

– Пожалуйста, рабби. Ништо фар вос.

– Пойдем, – сказал рабби Хирш чуть дрогнувшим голосом. – Послушаем немного музыки.

Он отодвинул несколько книг и поставил приемник на полку рядом с фотографией его жены Лии. Они нашли розетку и воткнули в нее шнур. Постояли молча, глядя на приемник. Рабби жестом попросил Майкла включить радио. Майкл был озадачен: сегодня не суббота; кроме этого, вполне возможно, что включить радио – это вовсе не работа.

– Включите его сами, рабби, – сказал Майкл, сложив руки за спиной.

– Нейн, нет, сделай это ты, бойчик.

– Я отказываюсь, – сказал Майкл. – Это теперь ваше радио, вы и включайте.

– Однажды я хотел бы кому-то рассказать, как ко мне приходил мальчик и давал мне радио. И принес музыку в мой мир.

– Да ладно. Достаточно будет сказать, что вы самостоятельно включили приемник.

Рабби вздохнул и потянулся к рукоятке; с таким же видом отец Хини мог потянуться к чаше для причастия.

И внезапно маленькую комнатушку наполнила музыка.

Бинг Кросби.

Заберусь-ка я в седло

И под небесами Запада…

Майкл начал подпевать ему – точно так же, как мама подпевала Элу Джолсону.

На моей коняшке поскачу я во-о-он туда,

До самых-самых го-о-о-о-о-ор…

Рабби запрыгал по комнате, задирая ногу, хлопая себя по ляжкам, смеясь и крича: «Вос из дос? Вос из дос?»[17] Майкл крикнул в ответ:

– «Не держи меня в загоне», Бинг Кросби! – и продолжил петь:

Побуду в одиночестве под вечерним ветерком,

Послушаю, что споют мне тополя,

Можешь меня прогнать навсегда, но прошу тебя-я-я-я-я –

Не держи меня в загоне…

Еще всхлипы, еще движения танца – и Бинг Кросби закончился. Майкл впервые видел рабби таким счастливым. Они мчались по эфиру от станции к станции, натыкаясь на Ната Коула, Перри Комо, Дорис Дэй. Майкл не сумел поймать Бенни Гудмена и Каунта Бейси, но он показал рабби, каким отметкам шкалы соответствуют станции с хорошей музыкой, где передают новости, а где – бейсбольные репортажи.

– Снова я хочу услышать Бинга Кросби, – сказал рабби Хирш. – Про «не держи меня в загоне».

Майкл настроил приемник на WNEW и услышал оркестр Гудмена. Трубач выводил тему «И запели ангелы». Рабби качал головой в ритме. И вдруг его лицо глубоко напряглось.

– Эта музыка? – сказал рабби, широко раскрыв глаза. – Это я знаю. Еще в Праге знал. Мы играли это на свадьбах, только медленнее. И танцевали.

Майкл взглянул на фото Лии:

– Вы танцевали под это на вашей свадьбе?

Лицо рабби дернулось.

– Нет, мне вообще не довелось с ней танцевать.

Майкл внезапно представил, как его отец танцует с мамой. Под песню «И запели ангелы». Медленный свинг, и папа подпевает: «Ты заговорила, и запели ангелы…» – и мама смеется. Он сожалел о том, ему не довелось увидеть их танцующими и счастливыми, и он попытался представить себе вместо них рабби с Лией. В воздухе витала какая-то нотка печали. Майкл утопил печаль в словах. Сказал английское название песни и сообщил, что трубача звали Зигги Эльман.

– Он еврей? – спросил рабби, просияв.

Майкл не знал точно, но Зигги Эльман играл в оркестре Бенни Гудмена, а Гудмен точно был евреем. Он знал это из какой-то газетной статьи. Он сказал рабби, что Гудмен играет на кларнете, а его оркестр почти такой же крутой, как оркестр Каунта Бейси, который уж точно круче всех. Гудмен брал в свой оркестр негров задолго до того, как их стали принимать в бейсбольные команды. Лайонел Хэмптон. Тедди Уилсон. Рабби улыбался и кивал в такт музыке.

– Эта музыка, – шептал он. – Это я знаю.

К концу «И запели ангелы» прилепили рекламу.

– Зигги Эльман, – бормотал рабби, будто молитву. – Зигги Эльман! Зигги Эльман? Зигги Эльман…

А затем начался шестичасовой выпуск новостей, и Майклу нужно было идти. Рабби Хирш погладил рукой облезлый дерматин и слегка поклонился Майклу.

– Это лучшее, что случилось со мной в Америке, – сказал он. – Пожалуйста, поблагодарить твою маму, когда ты придешь домой учиться.

Он проводил Майкла до двери.

– Зигги Эльман! – сказал он. – Если бы отец назвал меня Зигги, я мог бы стать кем-нибудь другим. Ну разве это имя для раввина – рабби Зигги?

По дороге домой Майкла накрывали волны счастья, которое излучал рабби. На протяжении часа он выглядел таким счастливым, таким полным удовольствия, его настолько захватили звуки музыки и голосов, что в крошечных комнатках синагоги воздух будто бы заискрился. Так, наверное, ведет себя человек, лишенный слуха, если внезапно начинает слышать.

Эта радость переполняла и Майкла, когда он шел по переулку у кинотеатра «Венера» и собрался было завернуть за угол на Эллисон-авеню. Но радость улетучилась. У входа в бильярдную «Звезда» стояла небольшая толпа. На тротуаре припарковались две полицейские машины и «плимут», в котором ездили сыщики. Дверь бильярдной была открыта. Он видел зеленые бильярдные столы, они были пустыми. Вдоль стены стояли «соколы», напротив них – Эбботт и Костелло. Майкл просочился к краю толпы, которую сдерживали двое полицейских в форме.

– Что происходит? – спросил он человека в кепке с профсоюзными значками.

– Менты винтят Фрэнки Маккарти, – сказал человек. Майкла затрясло.

– За что?

– Говорят, избил какого-то жида.

Вся толпа отошла назад на несколько футов, и сыщики вывели из бильярдной Фрэнки Маккарти. Фрэнки кривил рот, как киношный гангстер. Руки его были в наручниках за спиной, и сыщики вели его под локти.

– Эй, Фрэнки, пацан, – кто-то крикнул. – Увидимся через часок.

Толпа рассмеялась, а с нею и «соколы», выглядывавшие из двери бильярдной. Некоторые из них держали кии на плечах, словно это были бейсбольные биты.

– Херня все это, – сказал Фрэнки Маккарти, вызывающе задрав подбородок, как Кэгни или Богарт. – У них на меня ничего нет.

И тут его взгляд упал на Майкла. Он ничего не сказал, но глаза его стали холодными, как алюминий.

Сыщики прервали этот взгляд, затолкав Фрэнки на заднее сиденье «плимута». Рядом с ним сел Эбботт, во рту его была зажата потухшая сигара. Костелло завел мотор, и они уехали. Толпа топталась на месте, обсуждая произошедшее. Один из «соколов» прикрыл дверь бильярдной.

– Трудный он тип, этот Фрэнки, – сказал мужчина с профсоюзными значками.

– Ну да, типа – трудится. Говнюк он сверхурочный, – сказал Чарли Сенатор, работавший в гастрономе «Боэк». Он был тихим неприметным парнем, неразговорчивым, но его, в общем, любили. Одна из причин любви – его деревянная нога, на которую он никогда не жаловался. Майкл слышал, что настоящую ногу ему оторвало в бою под Анцио.

– Вот только ему это не ляпни.

– Может, и не стану, – сказал Сенатор. – Такой запросто подкараулит в темноте. И все равно он говнюк.

– Что он плохого-то сделал?

– Много чего, – сказал Сенатор и захромал прочь.

Майкл заметил, что двое «соколов» пристально смотрят на него