— Метро «Чистые Пруды».

— Жду вас у себя дома... ну, скажем, в два часа. В редакции шум, гам, там мы не сможем спокойно поговорить. Я живу в районе «Бауманской». Успеете добраться? Устроит?

— Я могу и раньше...

— Но я не могу. Раньше двух встретиться с вами у меня никак не получится.

— Хорошо, в два часа.

— Запоминайте адрес...

Игнат запомнил ее адрес и подумал злорадно: «Вот так, господин Самохин! В четырнадцать ноль-ноль вы, скрипя зубами, запустите в действие резервный план моего физического уничтожения, а я в то же самое время начну осуществлять свой, так сказать, встречный план... Каковой, впрочем, пока что состоит всего лишь из одного-единственного пункта, согласно которому состоится встреча с молоденькой, судя по голосу, и храброй, судя по ее словам, представительницей так называемой четвертой власти... Или „пятой“? Не суть! Главное, встреча состоится, черт побери! А потом... А что делать потом, уверяю вас, господин Самохин, — я придумаю! Обязательно придумаю!»

— ...Звонить Циркачу я не стал. Даже если он мне поверит, все равно обязан посадить. Не спасет меня его вера — факты против... Вот, пожалуй, и все, Инесса Александровна. Больше рассказывать нечего. Выключайте диктофон.

Инесса Александровна Кривошеева взяла со стола плоскую коробочку диктофона, нажала кнопку «Стоп».

— Да, Игнат. Впечатляющая история... Еще кофе хотите?

— Не откажусь.

— Сейчас сделаю. Растворимый, две ложки на чашку и без сахара. Правильно?

— Правильно.

— И печенья еще, и конфеток... Тьфу, черт! Какая же я дура! Вам поесть надо, а я все конфетки да печенье подкладываю! Сейчас приготовлю вам яичницу. Хотите яичницу? Соглашайтесь, все равно, кроме яиц, в холодильнике только иней и собачьи консервы. Хозяйка я, как видите, никудышная... На место, Альма! Ты, собака, сыта, прекращай придуриваться и вилять обрубком, разбаловалась тут у меня, приедет хозяйка, она тебе задаст!

Инесса Александровна встала из-за стола, полезла в холодильник. Шоколадно-коричневая собака Альма, породы доберман-пинчер, улеглась на место, на подстилку в уголке кухни. Положила остроухую голову на вытянутые лапы и продолжала следить за Сергачом.

— Так это не ваша собака, Инна?

— Не-а. Соседка-подружка попросила присмотреть за Альмой, пока сама устраивает личную жизнь, отъехав в краткосрочный отпуск на курорт вместе с очередным кавалером.

— А я с тех самых пор, как вы мне дверь открыли и псина зарычала, думал, это ваш четвероногий телохранитель, то есть телохранительша. Вот почему, думал, вы на самом деле не побоялись встретиться со мной у себя дома — дом под охраной.

— Вы серьезно так подумали? Хм... смешно. Нет, Игнат, я по вашему голосу сразу определила — вы не маньяк и не сумасшедший. Душевнобольных, между прочим, я совершенно не боюсь, мне их жалко. Я только психов побаиваюсь, с остальными можно договориться и поладить в случае чего.

Она включила плиту, поставила на огонь сковородку со специальным покрытием, позволяющим жарить и парить без всякого масла, разбила о край сковороды сначала одно, потом второе, третье, четвертое яйцо, а Игнат невольно ею залюбовался.

Инесса Александровна нравилась Игнату. В процессе разговора за чашечкой кофе, точнее — в процессе монолога Игната, пока крутилась лента в диктофоне, Сергач, сначала немного смущаясь, все чаще и чаще смотрел в лицо молодой женщины напротив.

Инесса Александровна высока по женским меркам (ростом с Игната) и обладает тем неуловимым шармом, что отмечает актрис французского кино от голливудских стандартизированных красоток. Ей где-то около тридцати. Уже не девочка, уже пожила и успела нажить тонкую паутину морщинок в уголках коричневых глаз и едва заметную, но все же заметную складку, пересекающую высокий лоб. Но шрамы, оставленные судьбой на лице, делали ее еще милее. И крашеные (конечно же, крашеные) волосы, не длинные, но и не короткие (подстриженные в стиле каре), ей шли, хотя ни цвет волос, ни прическа не делали Инессу Кривошееву моложе. Кстати, о шее: шея у нее была длинная, без всяких морщин и складок. Длинная и прямая. И спина прямая. Сейчас, когда она готовила яичницу, Игнат смог спокойно рассмотреть ее спину, бедра, ноги. Ладная фигура. Крепко сбитая. Но самым красивым в ее фигуре, безусловно, была грудь. Полная, налитая женская грудь без всякой поддержки бюстгальтера, что называется, «стояла» под обтягивающим тело кашемировым свитерком.

Инна поставила на кухонный стол тарелку с яичницей-глазуньей, рядом блюдечко с неровно нарезанным хлебом, вручила Игнату вилку.

— Лопай яичницу... Ой, пардон, я хотела сказать «лопайте»...

— А может, перейдем на «ты»?

— Легко! Лопай яичницу, а я пойду схожу в комнату, загружу компьютер и по справочному сиди постараюсь узнать фамилию новопреставленного раба божия Рэма Соломоновича.

— Не понял?

— Игнат, ты в компьютерах рубишь? Нет? Я запомнила имя-отчество Рэм Соломонович, запомнила адрес: Большой Козловский, четыре, десять, пойду вставлю в сидиром сиди-диск с адресной базой, попробую выяснить фамилию доктора. Сдается мне, что имя Рэм вкупе с отчеством Соломонович я уже слышала. По долгу службы приходится тусоваться в разнообразных злачных заведениях, и вроде бы в одном «голубом» гадюшнике шептались про доктора Рэма.

— В «голубом»?! В смысле, гомосексуалисты про него шептались, да?

— Ну да, чего в этом смешного? Чего ты заулыбался? «Голубых» в столице сейчас больше, чем красных в восемнадцатом году прошлого века.

— Чего я заулыбался? Я прикинул, как выгляжу стараниями господина Самохина. Смотри: Овечкина я мочканул, я задушил йога Тарасова, Виталия Самохина, покушался на самого Николая Васильевича, задушил старушку и доктора, к которому шел на прием. Убил врача, известного в «голубой» тусовке. Я, блин, маньяк, я религиозный фанатик, исповедующий древний индийский культ, и я, очень может статься, еще и педераст!

— Хм... смешно. То, что в тебе могут заподозрить гомосексуалиста, тебя огорчает ничуть не меньше того, что ты главный подозреваемый в деле о серийных убийствах.

— "Огорчает"?! Блин! Да я никого не убивал, понимаешь?! И тем более я никогда не... не спал с мужиками!.. А стараниями господина Самохина я превращаюсь в какого-то сумасшедшего пидора!.. Прости, я не знаю, слово «пидор» матерное или печатное? Прости, если я выражаюсь нецензурно.

— Ладно тебе! А то я матерщины никогда не слыхала. Расслабься, лопай яичницу. Я верю, что ты никого не убивал и что ты гетеросексуал. «Голубые» так, как ты, на мою грудь отродясь не глядели. Не смущайся! Мне это даже приятно — любой женщине импонирует, когда голодный, подозреваемый в убийстве мужик, вместо того чтобы размазывать сопли и глотать яичницу, украдкой косится на ее грудь... Ладно, я пойду, пошушукаюсь с компьютером, а ты поешь спокойно. Приятного аппетита!