За разговором они дошли до метро, скромного особнячка из серого мрамора. Из дверей его вырывался теплый воздух.

Показав на турникете проездные, они встали на эскалатор.

– Ир, ты как хочешь, но мне не верится, что Глеб так вот прямо попер, как бык на ворота. Геройски бился против косной системы, схватился с КГБ… Вот не о нем это. О ком угодно, только не о нем.

Ирина развела руками.

– Факты, Аллочка, вещь упрямая, а люди обычно оказываются не такими, как мы о них думаем. Возьмем хоть нашего подсудимого. Казалось бы, примерный советский человек, комсомольский работник, отважный воин, и вдруг вылезло…

– А из Глебушки, стало быть, благородство полезло. Где хранилось только, непонятно.

Эскалатор закончился. Им надо было в разные стороны, но Алла решила посадить Ирину на поезд.

– Не можем же мы сомневаться в результатах расследования только потому, что знаем Ижевского как урода и последнее ссыкло, – пришлось кричать, потому что из тоннеля приближалась электричка, – и прошу тебя, Аллочка, давай сосредоточимся на процессе, а не на личных обидах. Хорошо?

Ирина втиснулась в вагон. Алла на перроне помахала ей вслед.

* * *

Никита все-таки решился выступить в суде.

Все силы ушли на то, чтобы покормить его завтраком, проводить и пожелать удачи.

Как только за мужем захлопнулась дверь и в подъезде послышался шум лифта, она бессильно упала на разобранную кровать и разрыдалась.

Лариса так нервничала, что не пошла в университет. Позвонила научному руководителю, напела про перебои в сердце и получила разрешение отдыхать и восстанавливаться, сколько понадобится, потому что сердце – это не шуточки. Ее вообще на кафедре жалели по многим причинам, главным образом как жену и дочь, но не только поэтому. Она хорошо писала статьи и рефераты, составляла методички, а ее общественная работа вообще оказалась для кафедры гигантским плюсом, даже какое-то соцсоревнование выиграли благодаря ей.

Она пыталась сварить обед: взяла в руки кастрюлю и бестолково ходила с нею по кухне, не в силах сообразить, что надо набрать воды и включить газ. Открыла холодильник и долго стояла, смотрела в его ледяные глубины и не понимала, что ей нужно.

Голова была как свинцовая. Лариса снова заплакала, но облегчения это нисколько не принесло.

Она пошла в ванную. Хотела облиться из тазика холодной водой, а потом как следует растереться мочалкой, чтобы прийти в себя, и сама не заметила, как скорчилась на дне ванной, поливая себя из душа.

«Может быть, мир рушится в эту самую секунду, – думала она, уткнувшись лицом в колени, – прямо сейчас Алексей встает со своей скамьи и бросает Никите в лицо как плевок: «А зато я спал с твоей женой!»

Время утекало вместе с водой, и Лариса стала поглядывать на бритву мужа, которую забыла убрать в шкафчик. Разобрать станок, достать лезвие и полоснуть. Говорят, если под водой, то не чувствуешь боли.

Кровь растворится облачком, как маленький ядерный взрыв, красная, не страшная, а потом она просто заснет.

Зачем жить, когда невозможно ничего исправить и впереди только боль и страх разоблачения?

Лариса поднялась и закуталась в полотенце. Сегодня страх смерти оказался чуть-чуть сильнее страха жизни.

Она решила выпить тридцать капель валокордина, но руки так тряслись, что не получилось отмерить нужную дозу. Впрочем, острый запах сам по себе немного привел ее в чувство, и Лариса позвонила мужу на работу.

Оказалось, сегодня была только подготовительная часть судебного разбирательства, а свидетельское место Никите предстоит занять только завтра.

Лариса вздрогнула – еще один день судьба то ли подарила ей, то ли продлила мучения.

Она изо всех сил вонзила ногти в ладони и попыталась заплакать, но слезы не шли.

– Господи, я же была хорошая! – закричала Лариса.

Лариса всегда помнила себя счастливой. У нее были любимые мама и папа, обожаемая бабушка, лучшая подруга и собака Динка. Она твердо знала, что никто не сделает ей плохого, пока она хорошая девочка.

Мир ласково качал ее в теплых и мягких ладонях, и жизнь была полна чудес.

Черными крымскими ночами в Артеке они собирались вокруг пионерских костров, отблески пламени делали серьезными и суровыми пухлые детские лица, а искры летели до самых звезд… Похудевшая и загорелая возвращалась в город, к бледному северному солнцу, желудям и венкам из кленовых листьев, надевала школьное платье и белый передник с пелеринкой и с радостным нетерпением открывала новенький, еще пахнущий типографией учебник. Потом наступал Новый год с елкой и мандаринами, и обязательно подарками, сделанными своими руками… Все было чудом и счастьем.

Лариса была в классе самой маленькой и щуплой, половое созревание долго обходило ее стороной, но она и сама не спешила покидать чудесный мир детства, инстинктивно понимая – стоит только шагнуть за порог, обратно уже не вернешься.

Одноклассницы уже вовсю красились, укорачивали юбки, вставали на каблуки и бегали на свидания, а Лариса все еще заплетала косы с бантами и, читая романы о любви, грезила о ней как о чем-то еще далеком.

Вообще она была совсем не томной мечтательной девой, а самой что ни на есть пацанкой, сорванкой даже. Худая, плоская, узкобедрая, но физически выносливая, она обожала подвижные игры, ходила в походы, даже гоняла в футбол с одноклассниками.

Подружка была одна, зато друзей-парней сколько хочешь. Отправиться гулять с ними, лазать по деревьям, приведя в ничтожество новую куртку, спереть у мороженщицы кусок искусственного льда и с упоением наблюдать, какими он идет классными пузырями, если кинуть в лужу, просочиться на стройку через дыру в заборе и существенно обогатить свой лексикон, удирая от прораба, – все это было в ее стиле.

Даже увлечение у нее было мужское – фотография, и занималась она им тоже по-мужски. Отсняв пленку, не сдавала в ателье, а сама проявляла и печатала, превращая ванную в фотолабораторию.

Мама притворно вздыхала, но она и сама была такой: все-таки геолог, много работала в поле.

Поступив в университет, Лариса решила остепениться, стать нежной, мягкой и загадочной, как советовали мама, классическая литература и даже сам Карл Маркс, ценивший в женщине слабость.

Она стала женственной, но все равно терялась на фоне филфаковских красавиц.

К третьему курсу Лариса стала подозревать, что с ней что-то не так. То, что за нею не ухаживают юноши, – это полбеды, их, в принципе, на весь филфак и так полторы калеки, а вот что она сама еще ни разу ни в кого не влюбилась – это уже подозрительно.

Столько фильмов и книг про первую любовь, в которых ясно сказано, что нужно сходить с ума и похерить собственную жизнь ради любимого, а ей ничего такого делать не хочется.

Лариса удивлялась – нет, не может быть, чтоб она выросла черствой и холодной эгоисткой, но факт есть факт: максимум, что она готова делать с мужчинами, – это поиграть с ними в волейбол или в теннис.