Петька, как обычно, заснул рано, и Наташа позвонила Мите на мобильный.

— Заехать за тобой? — Она старалась говорить как можно безразличнее.

В трубке помолчали, невзирая на посекундную тарификацию.

— Ладно, давай, — наконец отозвался Митя. Тон, как всегда в последнее время, был слегка раздраженным.

«Будто это ему, а не мне сейчас придется вылезать из теплого махрового халата и пилить через полгорода под дождем и снегом», — грустно подумала Наташа, отсоединяясь.

Она свернула густые светлые волосы в улитку — так Мите нравилось. Не глядя, вынула из комода свежее белье — попались синие трусы и белый лифчик в розовый цветочек, но Наташа без колебаний облачилась в этот чудовищный комплект. Прошли те времена, когда она каждое утро любовно подбирала белье, надеясь, что новый день принесет с собой новую романтическую встречу. Мите, знала она, глубоко безразлично, что на ней надето.

Немного попечалившись о быстротечности существования, Наташа влезла в джинсы и свитерок, махнула помадой по губам, взглянула на себя в зеркало и взбодрилась. Длинная шея, высокая грудь, узкая талия, голубые глаза и точеный нос — все эти, а также многие другие атрибуты женской красоты были на месте. И какого черта столь прекрасная дама должна исполнять роль шофера при мрачном и самовлюбленном субъекте?..

Она включила в Петькиной комнате ночник, поставила на тумбочку стакан сока, поцеловала сына в теплую щеку. Как не хотелось оставлять его одного в квартире! После минутного колебания, кляня себя за то, что она плохая мать, Наташа проверила электроприборы и газ и сдернула с вешалки куртку.

У въезда в клинику она остановилась и позвонила Мите, чтобы выходил, но жених без тени сожаления проинформировал ее, что еще не освободился.

— Если хочешь, поднимайся сюда, — сказал он так, что Наташа поняла: сам-то он хочет, чтобы она ждала в машине.

Взять, что ли, и уехать? Она отвернула солнцезащитный щиток, в кармашке которого хранилась заначка сигарет для таких неприятных случаев. Митина уверенность в том, что Наташа будет как бобик ждать его в любое время дня и ночи, ее оскорбляла.

«…Но он же нейрохирург! Он не может распоряжаться своим временем! От него зависит человеческая жизнь! — Чередуя такие пафосные рассуждения с глубокими затяжками, Наташа попыталась себя успокоить. — Я должна понимать, что для Мити важнее всего его работа, что он необыкновенный, талантливый человек!..»

Когда сигарета кончилась, она уже гордилась собой, как верной и заботливой соратницей и даже немножко музой великого ученого.

Она разогнала машину и резко затормозила в сантиметре от шлагбаума, одновременно нажимая на клаксон. Из будки высунулся молодой охранник и вразвалочку направился к ней. Наташа ухмыльнулась и опустила боковое стекло. Они с этим охранником были старые друзья и каждый раз спорили о том, можно Наташе без пропуска проезжать на территорию клиники или нет. Конечно, она могла бы сунуть ему рублей пятьдесят и с ветерком прокатиться мимо поста, но не хотелось портить уже сложившиеся отношения деньгами.

— Куда же вы, девушка, на ночь глядя? — протянул охранник, бросив на нее весьма томный взгляд.

У Наташи был здоровенный, но далеко не новый джип, поэтому охранник относился к ней без особого пиетета.

— Клинику взрывать, — огрызнулась она.

— Ну-ну! И где же ваша бомба?

— Да перед тобой. Я же секс-бомба, не видишь разве?

Охранник засмеялся и замахал руками:

— И даже не просите! Ни за что! Я не могу пропустить на вверенный мне объект снаряд такой разрушительной силы! Разве что попробую разминировать…

— Лучше специалистов вызови, а то подорвешься, — посоветовала Наташа.

— Ты скажи своему, пусть тебе пропуск сделает, — уже спокойно сказал охранник. — Сейчас-то ладно, никого нет, а если днем приедешь, мужики тебя не пропустят.

— Скажу.

— И поставь тачку поближе, я пригляжу, чтобы наши дорогие пациенты ненароком колеса тебе не скрутили. У них же это на уровне спинного мозга.

Наташа угостила его сигаретой. Этот дурацкий треп странным образом поднял ей настроение.

Следуя указаниям охранника, она оставила машину почти у самого шлагбаума, и теперь предстояло еще полкилометра шлепать по территории клиники. Фонари горели тускло, выхватывая из темноты углы тоскливо-желтых корпусов; большинство окон были уже темны, а те, что светились, мерцали нехорошим снежно-белым светом. Сразу становилось понятно, что за этими окнами — смерть и несчастье. Дороги не было видно совсем, несколько раз Наташа ступала в глубокие лужи, и оставалось только догадываться, во что превратились ее новенькие белые, с синей полосой, кроссовки «Рибок». Чувство благодарности к охраннику быстро сменилось ненавистью.

Было грустно и страшно вот так идти одной, и ей оставалось только подбадривать себя предвкушением того, как они с Митей обратно пойдут вместе, взявшись за руки, как Ганс и Гретель в волшебном лесу, и это сблизит их и заставит еще сильнее любить друг друга.

Наконец она добралась до нужного корпуса. Подергала ручку двери и выругалась. Дверь, конечно, оказалась уже запертой, теперь нужно звонить, долго ждать, потом объяснять санитарке, что она к Дмитрию Дмитриевичу Миллеру, выносить презрительные взгляды… Потом ждать, пока санитарка, превосходно знающая ее в лицо, будет звонить Дмитрию Дмитриевичу и интересоваться, действительно ли он знаком с Натальей Кузнецовой.

«И зачем мне все это?» — подумала Наташа, но рука уже нажимала на звонок.

Ни в отделении, ни в собственном кабинете Мити не было, но она уже знала, как его искать. Она поднялась на третий этаж, где за крутым изгибом лестницы находился кабинет легендарного профессора Криворучко. Из-за двери раздавались мужские голоса и смех, и Наташа взяла на себя смелость, постучавшись, заглянуть в кабинет. Так и есть. Дмитрий Дмитриевич Миллер, великий нейрохирург, в данный момент спасал человеческую жизнь тем, что пил водку в обществе Криворучко.

— Ты что-то долго шла, — сказал Митя, а Криворучко небрежно кивнул ей и указал на свободный стул.

Наташа, поздоровавшись, села и засунула ноги в промокших кроссовках поглубже под сиденье.

— Я тебе не предлагаю выпить, ты же за рулем. А насчет закуски смотри сама, что там не противоречит твоим диетам.

Стол был сервирован совершенно варварски. Без всякого намека на скатерть и прочие излишества. На журнальном столике красовалась бутылка водки и стояли стаканы. На тарелке с сиротским голубым ободком горкой навален небрежно нарезанный хлеб, на другой тарелке, поменьше, несколько кусков обветренного сыра и еще ополовиненная банка с венгерскими маринованными огурцами.