— Ты когда-нибудь думал о чем-то подобном? — спросила Ванесса, щурясь на меня сквозь бокал с розовым (под цвет «Лулу») шампанским.

— О том, чтобы сбежать с пиарщицей, или о найме охранников, чтобы тебя не подпускали к моим развлечениям? — уточнил я.

Она покачала головой, что в ее системе жестов символизировало глубокое отвращение.

— Не пытайся быть остроумным, Гвидо. Ты прекрасно знаешь, о чем я.

— Ви, неужели я хоть раз, хоть намеком дал понять, что хотел бы завести яхту? Я и плавать-то не умею. У меня начинается морская болезнь даже при купании в ванне.

— Интересно, что ты запоешь, если тебе привалят гонорары, как у Родс-Райнда.

— Во всяком случае, покупать яхту я не стану.

Больше мы эту тему не поднимали, но я заметил, что ее обеспокоила мысль о моих гипотетических тратах и приобретениях (будь то яхта или что еще), если бы мне вдруг удалось разбогатеть. С этим была связана еще одна тема, периодически дававшая нам повод для трений: Ванесса вбила себе в голову, что внутри меня сидит вульгарный нувориш, который при первой же возможности вырвется наружу, а я категорически и возмущенно это отрицал. Споры не имели под собой реальных оснований, так как мы прекрасно понимали, что уровень доходов от городского фэнтези Родс-Райнда объективно недостижим для бытописателя провинциального разврата, пусть даже с некоторыми потугами на фантазерство.

Короче говоря, Ванесса считала меня неудачником, да и сам я считал себя таковым. Особенно остро это ощущалось на фоне того же Гарта Родс-Райнда, которого я знавал и поддерживал — правда, лишь морально — в пору его безденежья, побуждая не оставлять сочинительство и уверяя, что рано или поздно он добьется успеха (хотя сам я тогда в это нисколько не верил).

Шумная яхта подпортила нам остаток вечера, и вскоре мы отправились спать в фургон. Утром было решено позавтракать в том же ресторанчике, чтобы и Поппи могла насладиться видом, который она проспала накануне. Отдохнула она основательно и смотрелась впечатляюще в платье-сафари со множеством карманов, которое лишь цветом отличалось от платья Ванессы. Удивительным образом, не советуясь друг с другом, они не только выбрали для этого утра одинаковые платья, но и уложили волосы на один манер, а также надели идентичные сандалии.

Картинка та еще — ни дать ни взять отважные спутницы колониальных охотников на крупную дичь, носящие в карманах платьев запасные патроны для своих возлюбленных.

Хозяин давешней яхты стоял в аквамариновой матроске на палубе и отдавал команды. С берега им подвозили припасы — не иначе, ящики шампанского и корзины лобстеров, подумал я. Между партиями грузов он занимался осмотром своего судна: расхаживая туда-сюда, проверял натяжение канатов, гладил окрашенные поверхности и гневно тряс головой при обнаружении пятнышка или царапины. По сути, та же работа по дому, разве что сам дом плавучий.

Лет сорока с небольшим, обветренный и сильно загоревший, яхтсмен мог похвастаться моложавой фигурой, но я был готов биться об заклад, что при близком рассмотрении он окажется преждевременно постаревшим. Наверняка капризный и вздорный, как многие праздные богачи. «Бойтесь желаний своих, ибо они могут сбыться», — гласит мудрость. Он пожелал иметь яхту, и теперь заботы о судне поглощали все его время и силы.

У него было по телефону в каждой руке и еще один висел на поясе. Все три аппарата звонили наперебой. Ванесса и Поппи пили свой чай и посмеивались над беднягой, погрязшим в «домохозяйственных» мелочах.

— До чего же неврастеничными бывают мужчины, — сказала Поппи.

— У этого типичное ОКР, — добавила ее дочь.

Последнее замечание было предназначено для моих ушей. Всякий раз при работе над книгой у меня начиналось это самое ОКР — обсессивно-компульсивное расстройство. Мне все время казалось, что только что сочиненная фраза вот-вот исчезнет, либо унесенная ветром, если я записал ее на листке бумаги во время прогулки, либо уничтоженная каким-нибудь сбоем в компьютерной программе, если я работал дома. По этой причине я делал множество резервных копий и сохранял их на внешних носителях в дополнение к жесткому диску компьютера. Прежде, во времена пишущих машинок, я печатал текст через копирки минимум в четырех экземплярах, распихивал копии по разным укромным местам и оставлял для Ванессы запечатанное письмо с указанием, где их можно будет найти в случае моей смерти. Позднее я стал копировать свои тексты на флешки, числом не менее дюжины, которые прятал в карманах старых пиджаков и в ящиках комода среди нижнего белья Ванессы, прилеплял скотчем к обратной стороне картин, подвешивал на бечевке за изголовьем нашей кровати и т. д. Все тайники были перечислены в файле на рабочем столе моего компьютера с пометкой «для Ванессы», чтобы ей не пришлось долго искать эти сочинения, когда меня не станет.

После выхода в свет «Мартышкина блуда» Ванесса подарила мне итальянский портфель из мягкой кожи с золотым тиснением. Однако вместо моих инициалов — «ГЭ» — там были вытиснены буквы «ОКР».

Она считала меня свихнувшимся, но если я был безумен, воспринимая творчество как вызов смерти, могущей явиться за мной в любую минуту, то такими же безумцами были все писатели и поэты. Стоило тебе написать строку, соединить слова во фразу, и ты уже начинал бояться смерти — не потому, что творчество якобы высасывает из творца живую энергию, но из-за рискованности самого по себе творческого акта, напоминающего азартную игру, где на кон поставлен твой посмертный статус. Время не ждет, пока ты отточишь свой слог. Сам факт сочинения первой фразы уже является вызовом богам: «Я переживу свою бренную оболочку, мои слова поставят меня в один ряд с бессмертными».

Отрезвляет тебя глас отнюдь не небесный: «Ни хрена подобного!»

Так и не сумев начать книгу, которую ей не дано было закончить, Ванесса не постигала гибельную суть творческого процесса. Ей не случалось возводить, кирпичик за кирпичиком, монументальное здание романа. Вчерне обрисовав идею, она ложилась спать. Взявшись писать диалог, бросала его уже на второй фразе. Продолжение не следовало. Связный текст не вытанцовывался. И богам незачем было сокращать ее жизнь — ведь она не покушалась на их прерогативу бессмертия.

Мы провели утро в Манки-Миа, играя с дельфинами. Сперва на пляжном мелководье, где они выделывали курбеты под бдительным надзором пеликана, а затем в маленькой гребной лодке, которую они нещадно толкали и раскачивали. Они то подныривали и хватали зубами весла, то высоко поднимались из воды и нависали над нами, заговорщицки косясь боковым зрением и чем-то напоминая ручных попугаев, готовых пристроиться на плече старого пирата.

— Мама, мама, погляди! — восклицала Ванесса.

— Разве они не прекрасны? — кричала Поппи ей в тон.

Трудно сказать, что было опаснее для равновесия нашей лодки — игривость дельфинов или синхронные метания от одного борта к другому Ванессы и Поппи, объятых восторгом общения с божьими тварями.

Лично меня они пугали. Я о Ванессе, ее маме и дельфинах. Не понимаю, с какой вообще стати люди провозгласили дельфинов своими добрыми друзьями, не представляющими ни малейшей угрозы, тогда как опыт много раз доказывал, что любые существа могут внезапно обернуться агрессивными — даже по отношению к себе подобным, не говоря уже про людей? Боюсь, мы недооцениваем и в некотором смысле умаляем способности дельфинов, приписывая им исключительную благожелательность и расшифровывая гримасы на их бутылочных рылах как радостные улыбки по поводу встречи с обожаемыми Homo sapiens. «Когда-нибудь настанет день, — размышлял я, стараясь не вывалиться из утлой лодчонки, — и мы узнаем чудовищную правду о том, что в действительности думают о нас дельфины и за кого они нас держат».