Истошные, нечеловеческие крики, доносящиеся из рации, раздирали воздух вокруг рыжебородого мойщика машин. Возле него стояло около десятка бойцов. Как-то повеяло прохладой. Через минуту все стихло, и слева от командира с желтого осеннего дерева оторвался листок и медленно закружил, словно подталкиваемый чьей-то рукой.

Художник смотрел на Моторолу и не знал, что ему делать.

Тот бродил по траве, как пьяный. Он спотыкался о кочки, держался руками за низкорослые деревья и, казалось, прилагал много сил, чтобы держать себя в равновесии. Вдруг он закричал, будто раненный на поле боя боец, только на помощь ему никто не торопился прийти.

В голове у Художника – карнавал фраз. Он то сочувствовал своему командиру, но начинал презирать его за неоправданную жестокость и бесчеловечность.

Как текст на экране монитора, проползали строчки мыслей: ради чего он здесь, столько смертей – зачем, где эта идея, ради которой стоит воевать? Ни на один вопрос ровенчанин не находил ответа. Аэропорт так и не был взят «ополченцами», спустя полгода его окончательно разрушили, и защищать было нечего.

А через три дня Художник попросился в свой лагерь под Луганском. Когда уже выезжал из района аэропорта, видел два грузовика с бойцами, ехавшими на смену убитым.

В свой луганский лагерь он вернулся поздно ночью. На следующее утро вышел из палатки, прогулялся по лагерю и направился к «зеленке» – небольшой ощетинившейся роще. Какая-то птичка прыгала между ветвей, ветер трепыхался, словно пойманный ворохом листьев, дергался, как человеческая душа. Солнце мягко гладило Антона по лицу. Художник поднял голову и зажмурился. На минутку, впитывая в себя солнечный свет. Свет, который несет жизнь. И в это мгновение, когда он открыл глаза, раздался пронзительный свист, хлюпанье, будто камень упал в воду. Ноги Художника подкосились, он дотронулся до правого плеча – на руке расплылось ярко-алое пятно. Кровь закапала с пальцев на землю, на высохшую рваными пучками почти золотую траву.

Незаконное потребление газа в ЛНР и ДНР нанесет ущерб Украине в 7 млрд грн. «Неконтролируемое и бесплатное потребление природного газа на территориях Донбасса, подконтрольных «ополченцам», нанесет Украине ущерб на 7 миллиардов гривен (около 538 миллионов долларов) до конца года», – заявил первый заместитель председателя НАК «Нафтогаз Украины» Сергей Перелома. «В сентябре этот объем составил почти 27 миллионов кубометров, а в октябре он будет почти 100 миллионов кубометров. То есть, только за октябрь за тот газ, который был закуплен компанией по реверсу и был безвозмездно потреблен на этих территориях, «Нафтогаз» недополучит до 700 миллионов гривен (около 53 миллионов долларов). До конца года безлимитно может быть потреблено до 1 миллиарда кубометров природного газа, что будет стоить «Нафтогазу» и, соответственно, государству 6–7 миллиардов гривен», – сказал Перелома.

Агентство УНИАН, 31.10.14 г.

Анатолий Неделков, отец Сергея и Антона, проснулся с бетонной головой. Любое движение в стороны приносило гулкую боль, уплывающую куда-то внутрь мозга. Посмотрев в потолок, он сосчитал до десяти. Так обычно делал, когда собирался с силами, чтобы встать и пойти в туалет. Протянул руку к телефону и увидел с десяток пропущенных сообщений и звонков. Что-то случилось, но отвращение к жизни пересиливало желание узнать, что именно произошло.

Вчера опять напился. Его жена, Ирина, в который раз спряталась у соседей. Почти всегда он напивался до состояния беспамятства. А началось все в 1975 году. Именно тогда оканчивал Ростовское художественное училище. Толик, или как называет его отец, Толяша, начал рисовать в пять лет – на стене своего дома. Тогда мать выпорола кудреволосого бутуза, не понимающего, что он сделал не так. Но отец заприметил в сынишке что-то необычное. Именно тогда Толяшу оформили в ровеньковскую художественную школу, которую он успешно окончил и поступил на учебу в Ростов-на-Дону.

Однажды Толик прогуливался у реки, смотрел на алюминиевое полотно воды, покрытое узкими складками волн, на серебристую гладь и не мог насмотреться. Ведь в сухой донбасской степи привык видеть лишь небольшие выпуклости холмов, мутноватую неровную даль, в которую словно вмонтированы были пирамиды черных терриконов. Глаз привык тереться о сухость пространства. В селе только маленькая, тесная речушка тянулась в огородах и впадала в пруд с рваными берегами. Все остальное – полное безводие. Когда Толику было четырнадцать лет, он заходил далеко в степь, туда, где рваные, одинокие кусты шиповника возвышались над выгоревшей под летним солнцем травой. Снимал клетчатую легкую рубашку, обнажался до пояса и быстро взбегал на холм, инстинктивно расставив руки наподобие крыльев. А потом бежал по обезвоженному чернозему с извилистыми трещинами, какие оставляет пересушенная земля. Это темные углубления, похожие на линии какой-то большой паутины, обвивали все поле. Бледно-голубое небо давно не проливалось дождем, и паутина разрасталась, изощренно переплетаясь в диковинные узлы. Толик бежал вперед что есть сил и понимал, что ветер выгоняет из него злых духов обыденности, тоски и подростковой грусти. Он вздымался на холм, как корабль на волну девятого вала, и потом устремлялся птицей вниз.

Но теперь в Ростове его одолевали малопонятные ему чувства. Он стоял на краю смотровой площадки у реки. Вода убаюкивающе плескалась, как будто шептала ему что-то свое, водяное, неразличимое для местных жителей. Те так привыкли слышать ее шорох, вздохи, что теперь уже не понимали, о чем говорит река. А Толик слушал шелест волн, видел, как они разглаживаются перед ударом в камень пристани, простираются перед ним в поклоне и разбиваются вдребезги. Он стал приходить к реке каждый день, слушал ее стоны, внимал ей. Как будто после долгих месяцев жажды не мог напиться этой живительной влаги, впитывающейся в его душу, как в обычную губку. Теперь он принимал, а не отдавал, вливал в себя, а не выветривал. Река изменила его как художника. С тех пор его полотна насытились цветом, пропитались спектром, освежились красками. Толик понял, как отдать картине свою душу, распять ее на холсте, срастись с пейзажем в одно целое.

В тот же вечер он пришел в комнату, которую снимал у старенькой бабушки, подкрепился и лег на кровать. Ему виделись образы – степь, но не обычная, а пронзенная потоками вод какой-то фантастической реки. Она размывала берега своим упругим течением, сгибалась в поворотах, как гимнастка на состязании. Это мир его духа, тонкой, чувствительной ткани, ранимой и одновременно пластичной. Через несколько дней он написал картину и понес ее своему преподавателю – Альберту Моисеевич Каминскому.

– Альберт Моисеевич, хочу вам показать кое-что. По-моему, вышло неплохо, – сказал он учителю, сидящему в пустом классе.

Толик приподнял картину. Длинная могучая река протекала по донбасской степи, там, где она не должна быть. На берегах реки мелкая зеленая поросль, справа – породный террикон, нависший над водой, как черная, внеземная скала. Иная земля, другой Донбасс – напоенный до краев, живой, налитый водой.

– Это знаете ли что-то необычное, Анатолий. Конечно, вот тут палитра преувеличенно яркая, здесь много экспрессивности, но в целом, в целом, – Альберт Моисеевич поглаживал свою профессорскую бородку и удивленно всматривался в полотно.