Фрэнси утешилась.

Потом они долго стояли молча. Стояли, держась за руки, на краю крыши и смотрели через реку на Нью-Йорк. Наконец Джонни произнес, будто обращаясь к самому себе:

– Семь лет.

– Что, папа?

– Мы с твоей мамой женаты семь лет.

– А я уже была, когда вы поженились?

– Нет.

– А когда Нили появился, я уже была.

– Да, была, – Джонни продолжал размышлять вслух. – Женаты семь лет, поменяли три квартиры. Это будет мой последний дом.

Фрэнси пропустила мимо ушей то, что он сказал «мой последний дом», а не «наш последний дом».

15

Новая квартира состояла из четырех комнат. Они располагались одна за другой, как вагоны поезда. Узкая кухня с высоким потолком выходила во двор, где мощеная дорожка окружала квадратный клочок твердой, как цемент, закисленной земли, на которой ничего не выживало.

Впрочем, во дворе росло одно дерево.

Когда Фрэнси впервые его увидела, оно доставало только до второго этажа. Из своего окна она смотрела на него сверху. Казалось, люди разного роста спасаются от дождя, прижавшись друг к другу и раскрыв над головой зонтики.

Во дворе был врыт столб, от которого к шести кухонным окнам тянулись шесть веревок, на них сушили белье. Соседские мальчишки зарабатывали на карманные расходы тем, что забирались на шест и накидывали упавшую на землю веревку обратно на шкив. Все думали, что те же мальчишки по ночам залезают на столб и скидывают веревки, чтобы обеспечить себе заработок на следующий день.

В солнечный ветреный день квадратные белые простыни, развешанные по веревкам, являли прекрасное зрелище и напоминали о парусниках из исторических книг про путешественников, а зеленые и желтые одежки на деревянных прищепках как будто оживали.

Столб возвышался напротив глухой кирпичной стены местной школы. Фрэнси обнаружила, что если приглядеться, то не найдешь двух одинаковых кирпичей. Было что-то успокаивающее в ровных рядах кирпичей, перемежающихся полосками белого известкового раствора. Когда на кирпичи падало солнце, они блестели. Если шел дождь, они намокали и от них исходил запах влажной глины, похожий на запах самой жизни. Зимой, когда выпадал первый недолговечный снег, который не залеживался на тротуаре, грубая поверхность кирпичей напоминала сказочное кружево.

Школьный двор граничил с двором Фрэнси, их разделял забор из железной сетки. Несколько раз Фрэнси довелось погулять во дворе (им завладел мальчик, который жил на первом этаже и, гуляя, никого не пускал во двор), но Фрэнси выходила в его отсутствие. Она смотрела на ораву детей, которые топтались в школьном дворе во время перемены. Перемена заключалась в том, что несколько сотен детей загоняли сначала в маленький, вымощенный камнем двор, а потом обратно в школу. Места для игр во дворе не хватало. Дети озлобленно кружили в тесноте, их голоса сливались в один визгливый однообразный звук, который не затихал в течение пяти минут. Потом он обрывался резко, словно острым ножом отрезали: звенел звонок на урок. Топтание превращалось в толкотню. Дети с таким же остервенением рвались в школу, с каким незадолго до этого стремились во двор. Громкий визг сменялся приглушенным воем, когда они прокладывали путь обратно.

Однажды Фрэнси гуляла у себя во дворе, когда из школы вышла девочка, одна, и с важным видом похлопала друг о друга тряпками для вытирания с доски, чтобы выбить из них мел. Фрэнси наблюдала за ней сквозь сетку ограды и думала, что это самое заманчивое занятие на свете. Мама говорила ей, что такие поручения учителя дают только своим любимцам. Фрэнси знала, что любимцами называют кошек, собак, попугайчиков. Она дала себе слово, что, когда вырастет и пойдет в школу, будет мяукать, лаять и чирикать лучше всех, станет любимицей, и тогда ей поручат выбивать мел из тряпок.

В тот день Фрэнси смотрела на девочку глазами, полными восхищения. Девочка понимала, какое впечатление производит, и устроила целый спектакль. Она похлопала тряпками по кирпичной стене, по каменной дорожке и в довершение у себя за спиной. Потом обратилась к Фрэнси:

– Хошь глянуть на их из близи?

Фрэнси робко кивнула. Девочка поднесла губку вплотную к сетке. Фрэнси просунула палец, чтобы дотронуться до разноцветного, сложенного в несколько слоев войлока, пересыпанного белой, как пудра, меловой пылью. Она уже почти коснулась этой невероятной красоты, как девочка отдернула тряпку и плюнула Фрэнси в лицо. Фрэнси крепко зажмурилась, чтобы удержать горькие слезы обиды. Девочка с любопытством смотрела, ждала, когда же польются слезы. Не дождавшись, спросила насмешливо:

– Ты че не ревешь, тупица? Хошь, плюну еще раз?

Фрэнси развернулась и пошла в подвал, сидела там в темноте долго-долго, чтобы улеглись волны накатившей обиды. Это было первое разочарование из многих, которые ей пришлось пережить, пока она не научилась владеть своими чувствами. Тряпки для стирания с доски она с тех пор невзлюбила.

Кухня служила Ноланам и кухней, и столовой, и гостиной. Стена с двумя узкими длинными окнами. Напротив в углублении печь, которую топили углем. Над печью – ниша из кирпичей кораллового цвета, покрытых белой штукатуркой. Там каменная полка и шиферный пол, на котором Фрэнси рисовала мелком. Рядом с печью – бойлер, он нагревался, когда печь топили. В холодные дни Фрэнси часто приходила на кухню, обнимала бойлер и благодарно прижималась замерзшей щекой к его серебристому теплому боку.

За бойлером была двойная раковина из мыльного камня с деревянной крышкой. Перегородку можно было вынуть, и из пары раковин получалась ванна. Не очень хорошая. Иногда, сидя в ней, Фрэнси получала удар крышкой по голове. Дно было шершавое, и после ванны кожу у Фрэнси саднило. Большие неприятности доставляли четыре крана. Фрэнси изо всех сил старалась не забывать про них, но все равно каждый раз, выпрыгивая из мыльной пены, задевала их со всего размаху. Огромный синяк на спине не проходил.

За кухней следовали две спальни, одна за другой. В них была встроена вентиляционная шахта размером с гроб. Окна маленькие и тускло-серые. Открыть их удалось бы разве что с помощью молотка и отвертки. Но и трудиться не стоило – наградой стала бы небольшая струйка холодного сырого воздуха. Сверху на вентиляционной шахте располагалось маленькое окошко под скошенным козырьком. Мутное потрескавшееся стекло закрывала железная сетка с покоробленными железными планками по бокам. Через это сооружение должны были поступать свет и воздух. Но свет не мог пробиться через толстое стекло, многолетнюю грязь и железную сетку. Боковые отверстия были забиты пылью, сажей и паутиной. Воздух в комнаты тоже не попадал, зато дождь и снег залетали нередко. В непогоду деревянное днище шахты намокало и распространяло могильный запах.

Вентиляционная шахта – ужасное изобретение. Даже при плотно закрытых окнах она служила отличным проводником звуков и позволяла быть в курсе всех соседских дел. Где-то в глубине скреблись крысы. И еще – вечная угроза пожара. Достаточно, если подвыпивший водитель грузовика по рассеянности бросит спичку в окно шахты, а не в окно, выходящее во двор, и дом вспыхнет в одно мгновение. Самые разные вещи скопились на дне шахты. Поскольку человеку в нее не проникнуть (окошко слишком маленькое), она превратилась в огнеопасное хранилище хлама, от которого люди хотели избавиться. Ржавые лезвия бритв и окровавленное тряпье – самое безобидное из всего. Однажды Фрэнси заглянула внутрь шахты. Ей вспомнился рассказ священника про чистилище, и она подумала, что, наверное, оно похоже на дно шахты, только побольше. После этого Фрэнси проходила в гостиную с закрытыми глазами и дрожала.