– Не помню точно… Мы условились встретиться в шесть. Я пробыла у него до половины восьмого, потом ушла.

– И ты полтора часа сидела рядом с трупом?

– Нет, что ты! Он был еще живой…

– Ладно, что было потом?

– Я вернулась.

– Сразу?

– Я не помню! – выкрикнула она. – Все как в тумане…

– Соберись! – властно приказал он, и она, как ни странно, подчинилась. – Что ты делала после того, как ушла?

– Вышла на остановку, села в троллейбус.

– До нашего дома троллейбусы не ходят.

– Это так важно?

– Все может быть важно, – пробормотал он и присел рядом, собираясь с мыслями. Вернуться бы сейчас, туда, в квартиру в Якорном переулке, осмотреть все свежим взглядом, подчистить и подготовить «сцену» (если тело еще не обнаружили… А кому, собственно, обнаруживать?)

– Ты захлопнула за собой дверь?

– Я убежала черной лестницей. Там замок старый, не автоматический. А что?

– Тебе никто не попался навстречу? Тебя могли увидеть?

Внучку трясло. Он не надеялся на ответ, но она ответила:

– Да. Там, в квартире, был кто-то еще. И потом, этот кот…

– Что «кот»?

– Кот был на улице, в миске еда не тронута.

– При чем здесь это?

– Понимаешь, он, наверное, подумал, что пришел Феликс (дверь скрипнула). А это был убийца.,.

Они вдвоем сидели на кухне и пили горячее какао. Внучка слегка порозовела лицом, былой кошмар куда-то отодвинулся… Не убрался совсем, а словно позволил отдохнуть от себя: радуйтесь, мол…

– Я сидела в кресле, спиной к окну. Мне было видно трюмо в коридоре. Что-то отразилось в створке, какое-то движение. И шаги… Такой легкий топоток.

– Тебе могло почудиться под гипнозом, – отмахнулся он.

– Это было до того, как он меня загипнотизировал. А потом я очутилась в старой церкви…

– Вот уж к церкви я бы его на километр не подпустил…

– Но перед тем как отключиться, я увидела в прихожей…

– Кого?

– Мальчика, – потерянно произнесла она.

Он призадумался.

– Легкие шаги, маленький рост… Но это могла быть женщина!

Она пожала плечами.

– Все равно. Если меня кто-то видел в квартире (а видели обязательно), то за мной скоро придут из милиции.

Он в который раз подумал, что надо съездить туда… Многого он не успеет (годы, годы!), но хотя бы стереть отпечатки пальцев – не свои, а внучкины.

– Ты брала пистолет в руки?

– Нет, как ты мог подумать…

– Ну, хоть до чего-то дотрагивалась?

– Кажется, до шкатулки.

– Что за шкатулка?

– Старинная, из малахита, играет мелодию, если открыть.

– Еще? – требовательно спросил он.

– Крышка пианино, подсвечник, бокал с вином, подлокотник кресла…

– Короче, наследила, – вынес он неутешительный приговор.

– Да откуда я могла знать…

Она вдруг повернулась к нему, порывисто вскочила, взяла его морщинистые руки в свои, словно желая согреть… или согреться самой.

– Дед, скажи откровенно, почему ты боишься?

– Я боюсь? – растерянно повторил он.

– Прекрати переспрашивать! – она даже топнула ногой. – Сию минуту отвечай! Я не убивала, там все равно поймут и разберутся. Моих отпечатков на пистолете нет, мало ли кто мог прийти и застрелись Бронцева после моего ухода. Почему тебе страшно?

Выражение «сию минуту» – это у нее от бабушки Анны Алексеевны. Та точно так же хмурила брови и морщила носик, будто сердится и одновременно пытается не расплакаться. «Алечка, куда ты пропала? Домой, сию минуту!» Это когда внучка решила отметить свое четырехлетие первым самостоятельным походом в парк культуры за мороженым. Мороженое ей, конечно, и так покупали – она была единственным чадом в семье (если не считать взрослых чад – ее бестолковых родителей) и пользовалась всеми вытекающими привилегиями… Но одно дело, когда тебя водят за ручку – «Деда, купи!» – «А не замерзнешь? Пятая порция на сегодня». – «Ну де-е-ед!» Другое – когда ты сама, взрослая самостоятельная дама на воскресном променаде (черт, мороженого без денег не дадут). Пришлось взять с собой «кавалеров», соседских Димку и Петьку (братьям стукнуло по семь – той осенью в школу, если не отвертятся). Разрешения, само собой, не спросила: кто же позволит…

Встревоженный дед, словно молодой лось, забыв об одолевавших хворях, метался по городу, обзванивая отделения милиции, больницы, и – с нехорошо замиравшем сердцем – морги. Кричал в трубку Анне Алексеевне (та сидела возле телефона и пузырька с валокордином): «Пока ничего, ищем… Да не болтай ерунды, кто ее может похитить, с нас взять-то, кроме пенсии… Нет, машина не сбивала, иначе бы отвезли в больницу, а я только что оттуда. Нет, наезд был, но сбили какого-то мужика, он спьяну провалился в канализацию, вылез из люка посреди дороги. Да не успокаиваю я тебя, просто докладываю положение. Все, отбой…»

Уже под вечер, когда последние силы иссякли, он позвонил домой в очередной раз и сквозь рев на заднем плане и причитания на переднем услышал облегченное: «Они прибыли. Приезжай, полюбуйся на свое сокровище».

–Ну, щас я ей задам!

Конечно, увидев перемазанную мороженым внучку (живую и здоровую), дед позабыл о наказании. На радостях обнялись, заорали что-то победное. «Деда, да я же не одна…» – «Я тебе покажу, сатана такая! На сколько порций братьев раскрутила?» – «Чего раскрутила?» – «Да ничего. Хоть вкусно было?» – «Вкусно, вкусно! Я тебе кусочек принесла, по дороге не съела…»

А в общем и целом – росла девочка как девочка (с рабочей прописью, правда, были проблемы) – школа, белый фартук, бантики, позже – химическая завивка и помада, четверки-пятерки, институт, лекции и сессии… Они – взрослеют, мы – стареем.

И все же в ней чувствовалось нечто выделявшее ее из толпы. Про такого человека любимые дедом японцы говорили: он обладает сильным ВА – внутренней энергией. Пожалуй, были лишь двое, кто обладал этим даром, – любимый ученик и родная внучка. Поэтому он нисколько не удивился, когда они встретились…

– Ты ничего не брала из квартиры? – спросил он, возвращаясь в сегодняшний мир.

Она покачала головой.

– Я потеряла там свою ленточку для волос. Я думаю, ее взял он.

– Кто?

– Убийца. Он оставил след… – Она помолчала., – Черный сгусток, очень плотный, почти осязаемый. Не могу лучше объяснить.

Ее опять затрясло. Он успокаивающе обнял ее, заставил лечь на диван и укрыл ноги клетчатым пледом.