– По-моему, у нас нет выбора, – отозвалась Амелия. – И вообще не так важно, что именно сделаем мы, важно, что сделают с нами.

– Вы считаете, что нам угрожает опасность?

– Возможно… как только они осознают, что мы не принадлежим к их миру. Как, по-вашему, что произошло бы на Земле с человеком, который явился бы к нам с другой планеты?

– Не имею ни малейшего представления, – признался я.

– Стало быть, бессмысленно гадать, что нам уготовано здесь. Будем надеяться на лучшее. Будем верить, что, несмотря на их примитивное общество, с нами обойдутся достойно. Я вовсе не жажду провести остаток своих дней как животное.

– Я тоже. Но разве такая угроза для нас реальна?

– Мы же видели, как они обращаются с рабами. Если нас примут за этих несчастных, то, можете не сомневаться, тут же погонят на работу.

– Однако до сих пор нас принимали за надсмотрщиков, – напомнил я ей. – Вероятно, какая-то особенность в одежде или какие-то черты нашей внешности сыграли нам на руку.

– Тем не менее надо быть осторожными. Кто может знать, с чем мы здесь столкнемся?

На словах мы, пожалуй, сохраняли присутствие духа, на деле же не располагали ни малейшими средствами повлиять на собственную судьбу; наше будущее зависело от множества случайностей, и в придачу мы вышли из испытаний, уготованных нам в пустыне, растерзанными, усталыми и голодными. Я прекрасно представлял себе, что на долю Амелии выпало не меньше невзгод, чем на мою, а я был буквально в изнеможении. Речь у нас обоих звучала невнятно, и, какие бы мы ни предпринимали попытки укротить свои чувства, сознание того, куда нас забросила машина времени, оказалось для нашего морального состояния последним ударом.

До меня донесся шум – рабов высаживали из поезда, слышалось пощелкивание электрических бичей, что лишний раз неприятно напомнило нам о ненадежности нашего положения.

– Поезд, наверное, скоро тронется, – сказал я, чуть подталкивая Амелию, чтобы заставить ее приподняться. – Мы прибыли в город, здесь и надо искать убежища.

– Мне не хочется никуда идти.

– Ничего не поделаешь, надо.

Перейдя на другую сторону вагона, я открыл первую попавшуюся дверь и бросил быстрый взгляд вдоль состава. Рабов, вероятно, высаживали с противоположной стороны, поскольку тут никого не было, если не считать одной-единственной смутной фигуры, которая неторопливо брела куда-то прочь от меня. Я вернулся к Амелии, по-прежнему безучастно сидевшей на скамье.

– Еще несколько минут – и поезд опять отправится туда, откуда мы прибыли. Вы что, решили провести еще одну ночь в пустыне?

– Конечно же, нет. Просто мне слегка не по себе от мысли, что мы сейчас очутимся в городе.

– Нам необходимо поесть, Амелия, – сказал я, – и найти хоть какое-то место, где можно выспаться в безопасности и тепле. Тот факт, что мы в городе, должен обернуться в нашу пользу: город велик, и нас не заметят. Мы уже вышли с честью из многих передряг, и не думаю, что предстоящие испытания страшнее прежних. Завтра попытаемся установить, какими правами мы здесь располагаем.

Амелия вяло покачала головой, но, к моему облегчению, нехотя поднялась на ноги и последовала за мной. Я подал ей руку, чтобы помочь спуститься на платформу, и она оперлась на меня. Однако ее рука показалась мне безжизненной и бессильной.

Звук бичей эхом доносился до нас с другой стороны состава; мы поспешили вперед, на свет, струящийся из-за угла. Марсианин, которого я заметил раньше, куда-то скрылся.

Обогнув угол, мы увидели перед собой высоченную дверь, глубоко утопленную в кирпичной стене и выкрашенную в белый цвет. Над дверью была вывеска, подсвеченная каким-то образом сзади, а на вывеске – надпись из закорючек, совершенно мне непонятных. Именно вывеска, а не сама дверь приковала к себе наше внимание поначалу – ведь это было наше первое знакомство с письменным языком марсиан.

Секунд десять мы разглядывали вывеску – черные буквы на белом фоне, но на том поверхностное сходство с земными алфавитами и кончалось, – а затем я вновь повлек Амелию вперед. Надлежало не медля ни минуты найти тепло и пищу: в депо, куда беспрепятственно проникал ночной воздух, становилось невыносимо холодно.

Ручки на двери не оказалось, и я было забеспокоился: не обманет ли инопланетный механизм наших надежд? Опыта ради я толкнул дверь от себя и обнаружил, что с одного боку она чуть-чуть подается. Но, очевидно, я порядком ослабел за время скитаний по пустыне: повернуть дверь на петлях мне не хватало сил. Амелия пришла мне на помощь, и только вдвоем мы кое-как сумели приоткрыть двери настолько, чтобы протиснуться внутрь, но едва мы отпустили ее, тяжелая створка со стуком вернулась на прежнее место.

Мы очутились в небольшом, не длиннее пяти-шести ярдов, коридорчике, который заканчивался новой дверью. Сам коридор был совершенно пустым, если не считать ослепительной лампы на потолке. Мы подошли ко второй двери и, навалившись, открыли ее – далось это с не меньшим трудом, а затем дверь так же быстро замкнулась за нами.

– Ушам больно, – вдруг сказала Амелия, – их словно заложило.

– Со мной такая же история, – подтвердил я. – Наверное, возросло давление воздуха.

Мы попали во второй коридорчик, ничем не отличающийся от первого. К счастью, Амелия вспомнила прием, которому ее обучили в Швейцарии, и показала мне, как ослабить неприятные ощущения в ушах, зажав пальцами нос.

За третьей дверью плотность воздуха еще более возросла.

– Кажется, – сказал я, – здесь наконец можно дышать.

Оставалось диву даваться, как мы умудрились выжить столь долгое время в разреженной наружной атмосфере.

– Теперь нельзя перенапрягаться, – предупредила Амелия. – У меня уже кружится голова.

Как бы ни хотелось нам продолжить свой путь, мы задержались в коридорчике еще на несколько минут. Подобно Амелии, я в более насыщенном воздухе ощущал легкое головокружение, и это ощущение усиливалось едва заметным запахом озона. Кончики пальцев покалывало, обновленная свежим кислородом кровь чуть не бурлила, а в сочетании с пониженным марсианским притяжением – которое во время скитаний по пустыне казалось следствием большой высоты – все это вызывало обманчивый прилив энергии. Безусловно обманчивый, ибо силы у нас обоих явно были на пределе: Амелия ссутулилась, веки у нее почти смежились. Я обнял ее за плечи.

– Пойдемте. Вероятно, нам теперь не придется далеко идти.

– Мне все еще страшно.

– Нам ничто не может угрожать, – заверил я Амелию, хотя в глубине души разделял ее страхи.

Последствия затруднительного положения, в которое мы попали, просто невозможно было предвидеть. А где-то под сердцем уже проступала инстинктивная дрожь ужаса перед окружающим – странным, необъяснимым, непередаваемо враждебным.

Мы медленно двинулись вперед, кое-как протиснулись сквозь следующую дверь, и вот перед нами открылась прилегающая к вокзалу часть марсианского города.