К этому времени Павел I осознал всю глупость затеянной им войны. Австрийцы и англичане использовали русских лишь как пушечное мясо. К осени 1799 г. они решили, что дни революционной Франции сочтены, и постарались лишить русских лавров победы.

Боевые действия русских войск в Итальянском и Швейцарском походах 1799 года

Победы Суворова ничего не дали России, зато принесли огромную пользу... генералу Бонапарту. Покорив Египет, генерал не смог взять сирийскую крепость Акру и был вынужден отступить. Адмирал Нельсон в ходе Абукирского сражения уничтожил французский флот. Таким образом, англичане лишили французскую армию в Египте связи с метрополией. Бонапарт мог еще держаться несколько месяцев, но у него был лишь один выход — позорная капитуляция перед Нельсоном.

Но Суворов спас Наполеона. Теперь он мог бросить в лицо адвокатам, правившим страной: «Что вы сделали с Республикой?»

23 августа 1799 г. генерал Бонапарт садится в Александрии на фрегат «Мюирон» и в сопровождении двух малых судов покидает Египет. С формальной точки зрения это было элементарное дезертирство. Командующий армией по своей инициативе покинул войска. Ни Директория в Париже, ни армия в Египте, ни даже генерал Клебер, которому Бонапарт оставил армию, ничего не знали. Кстати, Клебер получил приказ Бонапарта о назначении его командующим египетской армией уже после его отъезда и пришел в дикую ярость. В советское время историки и писатели начнут доказывать, что-де коварные англичане нарочно пропустили Наполеона во Францию. На самом деле генерал приказал плыть нетрадиционным путем — вдоль берегов Африки. Плыли, в основном, ночью, а днем часто приходилось стоять у берега, и английские дозорные суда принимали французов за местные каботажные суденышки. Известный писатель Стефан Цвейг назвал это плавание «звездным часом человечества».

9 октября Наполеон высадился в Сен-Рафаэле, близ Фрежюса. Генерал Мармон вспоминал: «Возвращение Бонапарта было восходящим солнцем: все взоры устремились на него». Толпа, бежавшая за Бонапартом по всей Франции, от Фрежюса до Парижа, скандировала: «Виват Бонапарт! Мир, мир!» Любопытно, что, когда адъютант заметил Наполеону: «Генерал, смотрите, сколько народу собралось вас приветствовать», — тот спокойно возразил: «Еще больше собралось бы, если бы меня повезли на эшафот».

Население Франции устало от нестабильности, от шатаний Директории то вправо, то влево. Миллионы буржуа и крестьян, захвативших или купивших дворянское или церковное имущество, не желали более ожидать, пока придет Суворов с эмигрантской армией принца Конде.

Стране нужна была сильная рука, и 18 брюмера (9 ноября) вместо продажных «директоров» Франция получила трех консулов, из которых два были декоративными, а один обладал неограниченной властью.

Став Первым консулом, Бонапарт сразу же обратил внимание на нелепость ситуации — Россия воевала со страной, не имеющей общей границы и вообще предметов спора, если не считать идеологий. «Мы не требуем от прусского короля ни армии, ни союза; мы просим его оказать лишь одну услугу — примирить нас с Россией», — писал Бонапарт в январе 1800 г.

Как ни странно, те же мысли пришли в голову и Павлу I. На донесении от 28 января 1800 г. русского посланника в Берлине Крюднера, сообщавшего о шедшем через Берлин французском зондаже, император своей рукой написал: «Что касается сближения с Францией, то я бы ничего лучшего не желал, как видеть ее прибегающей ко мне, в особенности как противовесу Австрии».

В январе-феврале 1800 г. Павел еще колебался. В самом конце 1799 г. в Петербург прибыл уже известный нам своими приключениями в Польше генерал Дюмурье. Теперь он был официальным представителем Луи XVIII. Но царь тянул с аудиенцией. Дюмурье, потеряв надежду на личную встречу с императором, в письмах к нему изложил свои проекты и планы: «Британский кабинет хочет, безусловно, так же, как и Ваше императорское величество, восстановления на троне Франции дома Бурбонов и скорейшего окончания этой кровавой и дорогостоящей войны»[80].

Но вот колебания императора закончились. 29 февраля 1800 г. Ростопчин прислал Дюмурье краткое письмо, извещавшее, что по повелению императора генералу препровождается тысяча дукатов в возмещение расходов на поездку из Петербурга в его страну.

Академик А.З. Манфред писал: «Нетрудно сопоставить даты. 1(12) февраля Павел I формально потребовал от английского правительства отозвать Уитворта. 16 (27) марта того же года генералиссимусу Суворову было официально предписано приостановить всякие военные действия против Франции. Распоряжение Павла I от 29 февраля о выдаче тысячи дукатов Дюмурье на обратный путь из Петербурга приходится между этими датами, это все звенья одной цепи. После длительных колебаний Павел I пришел к заключению, что государственные, стратегические интересы России должны быть поставлены выше отвлеченных принципов легитимизма. Практически это означало, что русское правительство было готово идти на переговоры с Францией»[81].

В мае 1800 г. Бонапарт вновь повел своих солдат в Италию. 14 июня Наполеон у деревушки Маренго наголову разгромил превосходящие силы австрийского генерала Меласа. Милан вновь, как и три года назад, радостно встречал французов. Впрочем, миланцами столь же радостно был встречен Суворов. Северная Италия снова была под контролем Французской республики.

Через месяц после Маренго (7 (19) июля 1800 г.) министр иностранных дел Талейран направил графу Панину послание, написанное с присущим ему мастерством и одобренное Бонапартом. В послании говорилось: «Граф, Первый консул Французской республики знал все обстоятельства похода, который предшествовал его возвращению в Европу. Он знает, что англичане и австрийцы обязаны всеми своими успехами содействию русских войск».

Советский историк А.З. Манфред дал блестящую оценку этому посланию: «Все было в нем тонко рассчитано: и неназойливое напоминание о том, что Бонапарт не участвовал в минувшей войне, и стрелы, как бы мимоходом направленные в Англию и Австрию, и дань уважения, принесенная русским "храбрым войскам". За этим вступлением следовало немногословное, продиктованное рыцарскими чувствами к храбрым противникам предложение безвозмездно и без всяких условий возвратить всех русских пленных, числом около шести тысяч, на родину в новом обмундировании, с новым оружием, со своими знаменами и со всеми воинскими почестями.

Над этим посланием трудились два лучших дипломата Европы, и трудно было придумать более эффективный первый ход в начинавшейся сложной дипломатической игре. Даже то, что послание было адресовано Панину — самому непримиримому врагу республиканской Франции (в Париже этого не могли не знать), и то казалось удачной дебютной находкой, как свидетельство беспристрастности и строгой корректности корреспондентов.