— Нет. Если он убил брата Виталиса…

— У нас нет ни малейших подтверждений этому, — перебил дон Видаль. — Однако, если он не монах, это не наша проблема. И все же, если кто и нуждается в нашей защите, то этот молодой человек. Я расспрошу его, на сей раз более подробно. Меня сильно отвлекли от моих обязанностей государственные дела и разъезды. Как и вас, дон Беренгер. Оставлю вас наслаждаться отдыхом и покоем на те несколько дней, что вы отвели себе.

Позднее в то же утро, впервые после пятницы, врача позвали к ложу Беренгера. Исаак пошел во дворец своим обычным быстрым шагом. Он почти ничего не говорил по пути в спальню Его Преосвященства, но те, кто прислуживал — и подслушивал, стоя в дверях — говорили, что врач казался озабоченным или даже встревоженным. «Он был сам не свой, — сказал привратник. — Обычно он обращается ко мне с добрым словом. На сей раз — как воды в рот набрал. Он был очень обеспокоен».

Исаака проводили в спальню Беренгера с большей поспешностью, чем всегда. Едва дверь за ним закрылась, многие во дворце нашли срочные дела неподалеку от апартаментов епископа. «Раз там столько людей, — сказал человек, подметавший в коридоре, имея в виду Берната, Франсеска и слугу, а также Исаака и Юсуфа, — мы знаем, по крайней мере, что Его Преосвященство не спит. Мне не нравилось подметать эту часть коридора с тех пор, как он заболел».

Несмотря на все усилия, они слышали только неразборчивые голоса за толстой дверью.

— Как чувствуете себя, Ваше Преосвященство?

— Я в недоумении, сеньор Исаак.

— В недоумении? — переспросил врач.

— С какой стати юный Даниель тайком ходил по монастырю, шпионил за братьями? В частности, за братом Жуакином. Вот что вызывает у меня недоумение, — сказал епископ.

— Буду благодарен, если просветите меня в этом вопросе, — добавил он с сарказмом.

— За Жуакином?

— Исаак, для человека, который не носит меч, вы искусный фехтовальщик, — сказал Беренгер. — Вы прекрасно знаете, о каком Жуакине я говорю. Это тот молодой монах, который потерял два пальца на ноге, обморозив их в зимний буран. Вы лечили его, Исаак. Он был вашим пациентом.

— А, да, — спокойно сказал врач. — Я его хорошо помню.

— Хорошо? Что делал Даниель в монастыре?

— Полагаю, доставлял туда пару перчаток, — ответил Исаак. — Но пока Ваше Преосвященство не вышли из себя, что для вас было бы вредно, признаюсь — узнав, что Даниель собирается туда, я попросил его узнать о состоянии здоровья этого молодого человека. Мне было интересно.

— Если не считать чистого добросердечия, почему?

— В этом случае было много интересного, — ответил Исаак и умолк.

— Обмороженные зимой пальцы на ноге? Для хирурга простое дело. Я не верю вам. Ну-ну, признавайтесь.

— Согласен, Ваше Преосвященство, само по себе это интересным не было. Но разложение зашло далеко и вызвало сильный жар. Он бредил. Был без ума от горячки, когда я оставил его с моей дочерью, а сам обсуждал дела с хирургом и сеньором Гвалтером.

— Рассказ об этом у вас получается дольше болезни, — раздраженно сказал Беренгер.

— Простите, Ваше Преосвященство. Буду краток Он много раз повторял, что красть дурно, а красть священный предмет — еще хуже. Но прошу иметь в виду, Ваше Преосвященство, что человек в бреду не отвечает за свои слова. Зачастую он говорит о чем-то в далеком прошлом.

— Исаак, для далекого прошлого он слишком молод, — холодно сказал Беренгер.

— Возможно, некто, кого он уважал, похитил какой-то священный предмет.

— Верно, — заговорил Беренгер. — Это бы его расстроило. Он глуп, но, кажется, чувствует, что хорошо и что дурно. Исаак, что вы хотите мне сказать? Что не станете придавать значения тому, что Жуакин говорил в бреду?

— Совершенно верно, Ваше Преосвященство. Но я подумал, не знает ли он — или не слышал ли — как выглядит эта проклятая чаша в Жироне.

— Знает или нет, — сердито заговорил Беренгер, — это не ваше дело. Вы мой врач, Исаак, а не архиепископ, архидиакон или капитан моей стражи. Ваше дело — заботиться о моем здоровье, а не о духовном здравии епархии. Почему вы продолжаете заниматься этим?

— Потому что это важно, Ваше Преосвященство.

— Если это так важно, Исаак, то лучше всего предоставить это другим. Из-за вашего вмешательства дон Видаль провел утро здесь. Один из его монахов обнаружил Даниеля в монастырском саду, Даниель серьезно и долго говорил с Жуакином, и теперь дон Видаль думает, что я мог послать шпионов в его монастырь, выяснить, что на уме у его монахов.

— Я бы ни за что на свете не хотел этого, Ваше Преосвященство.

— Исаак, мы говорим о доне Видале. Знаете, что это означает? Хотя время от времени у нас случались разногласия, дон Видаль всегда был сильным союзником — и пока Его Величество не возложил на него дополнительной обязанности, одним из немногих людей, которым я мог доверить дела епархии. Дон Видаль и я многим обязаны друг другу, Исаак. У меня нет желания ссориться с ним.

— Понимаю, Ваше Преосвященство. Я не собирался раздражать его.

— Собирались или нет, он раздражен, — Беренгер с усталым вздохом откинулся на подушки. — Жуакин и так представляет для него проблему.

— Если кто-нибудь сможет выяснить, из какого монастыря он ушел, его следует отправить обратно, — сказал Исаак. — Потому что, если Даниель может найти путь к нему в саду, значит, может кто угодно.

— Совершенно верно, Исаак, но вы не ответили на мой вопрос.

— Какой вопрос, Ваше Преосвященство?

— Сейчас уже не знаю.

— Я боялся, что, повторяясь, рассержу вас еще больше, а для вас это было бы не особенно полезно.

— Исаак. Я хочу услышать не это.

— Прошу прощения, Ваше Преосвященство. Сеньор Гвалтер был моим пациентом. Иногда он совершал глупые поступки, но, в сущности, был хорошим человеком, его жена и сын — по-своему замечательные люди. Допустив, чтобы его лишили почти всего, что он имел, сеньор Гвалтер оставил обоих этих хороших людей в ужасном положении. Возможно, у его вдовы единственный выход — продать дом и с этими деньгами уйти в монастырь.

— Тогда пусть так и поступает. Это хорошая жизнь для женщины. По своим наблюдениям могу сказать, что жизнь в монастыре лучше многих — возможно, большинства — браков.

— Возможно, для нее это наилучшая жизнь. Не знаю. Но лучше бы она избрала ее по доброй воле. У сына Гвалтера ничего не осталось, кроме огромного долга, который он твердо решил выплатить. Их деньги находятся у кого-то в городе. Обладание ими не вернет мужа и отца, но даст им обеспеченную жизнь.

— Конечно. Все это правда, и я не оспаривал этого. Но дело это нужно предоставить гражданским судам, — твердо сказал епископ.