Это был миг блаженства! Даже самая изысканная ласка женщины не сравнится с тем неповторимым ощущением сладострастья, когда в руках бьётся и затихает умирающая человеческая плоть. И чем дольше длится агония, тем сильней и ярче испытываемые мной чувства. Когда из горла моей второй жертвы вырвался предсмертный хрип, горячая волна ни с чем не сравнимого удовольствия накрыла и поглотила меня целиком.

Я заплатил за ночь, и мне было дозволено остаться до утра, чем я не преминул воспользоваться. До самой утренней зари я лежал обнажённый на холодеющем теле моей первой в жизни женщины и был несказанно счастлив. Запах её волос пьянил меня, и я никак не мог заставить себя оторваться от безжизненного тела. Мошка умерла, как и было предсказано судьбой.

Мой таинственный Тёмный Господин милостиво принял от меня жертвоприношение, и я вновь почувствовал себя счастливым и обновлённым.

Покидая комнатку, где я провёл незабываемую ночь, я положил покойнице на глаза два тяжёлых медных пятака.

— В расчёте! — произнёс я внезапно осипшим голосом, и в этот момент мне показалось, что веки у покойницы дрогнули, но тяжёлые монеты не позволили ей открыть глаза. Показалось. Из мира мёртвых обратной дороги нет!

Это постулат Вечности.

* * *

15 часов 05 мин. 28 сентября 20** года.

Посёлок Белая дача.

Ближнее Подмосковье

Дом был старый, но добротный: двухэтажный, из дубовых брёвен, обшитый потемневшим от времени и непогоды тёсом, и с большой застеклённой верандой.

Дачный участок вместе с только что отстроенным домом Василий Иванович получил сразу после Карибского кризиса. Первый секретарь, на радостях, что удалось избежать Третьей мировой войны, одним росчерком пера утвердил закрытое Постановление ЦК «О выделении земельных участков и строительстве комплекса государственных дач для ветеранов партии и членов правительства».

Дачи построили в рекордно короткий срок и обнесли высоким глухим забором. Видимо, закрытый дачный комплекс приравнивался по важности к военному стратегическому объекту, так как забор покрасили тёмно-зелёной масляной краской, а на въезде в посёлок поставили оборудованный телефоном и шлагбаумом милицейский пост. Это было первое послабление в отношении партийной элиты, которое не вызвало у Василия Ивановича внутреннего протеста. По сравнению с загородными домами нынешних членов правительства, дача Мостового была более чем скромной, можно сказать, пролетарской, но даже по истечению пятидесяти лет Василий Иванович продолжал испытывать к этому дому тёплые ностальгические чувства. Для него это был действительно дом, а не дача. В сознании старого партийца понятие «дача» продолжало ассоциироваться с элементами сладкой жизни, которая, по мнению Василия Ивановича, вела к буржуазному перерождению и была строго противопоказана государственным и партийным руководителям.

Весной и летом Мостовой жил именно в этом доме, а на зиму перебирался в московскую квартиру. На даче можно было жить и зимой, так как в подвале дома была оборудована небольшая газовая котельная, но зимой на Василия Ивановича наваливалась депрессия, и в доме среди заснеженного леса он чувствовал себя неуютно. Вся мебель в доме была старинная, тяжеловесная, изготовленная мастерами-краснодеревщиками вручную из дуба и красного дерева. И только на веранде, как и в прежние годы, неизменно находились лёгкие, почти ажурные, плетённые из лозы стол и четыре стула. Василий Иванович был приверженцем старых традиций и новомодных введений не терпел. Единственные исключения, которое он сделал, касались телевизора, телефона и холодильника. Все остальные вещи были из века прошедшего, отчего дача Мостового напоминала музейную экспозицию из раздела «Московский быт начала 20 века». Особой гордостью Василия Ивановича являлся большой оранжевый абажур, который он приобрёл на личные сбережения, сам привёз из Москвы и сам повесил в тогда ещё новой гостиной. По вечерам, когда зажигали люстру, от абажура исходил мягкий оранжевый свет, и в доме становилось по-настоящему уютно.

Летом Василий Иванович любил пить чай в увитой плющом беседке. В этой беседке Мостовой принимал гостей, точнее, просителей, или, как он их называл — ходоков. Гостей в общепринятом смысле слова в семье Мостового не жаловали, и на это были веские причины.

Зимой 1937 года молодой и неопытный Вася Мостовой позвал в просторную московскую квартиру друзей и знакомых, чтобы за шикарно накрытым столом весело встретить новый 1938 год. Гости, как водится, пришли, осмотрели Васины хоромы, восторженно поцокали языком и потянулись к закускам. Под звон хрусталя, озорные здравницы и патефонный джаз, вечер пролетел весело и незаметно, а через три дня Василия вызвали в местное отделение ОГПУ. Кому-то из гостей приглянулась Васина квартира, и он накатал на гостеприимного хозяина анонимку. Тогда ему повезло: среди приглашённых Васей гостей был один из руководителей ОГПУ, работавший в центральном аппарате, который и не дал дальнейшего хода анонимке. Василий отделался лёгким испугом, но с тех пор близко к себе никого не подпускал. Друзей у Василия Ивановича не было, были соратники. Да он и не стремился завести с кем-либо дружеские отношения, хорошо зная, как верные друзья и товарищи по работе, попав в подвалы Лубянки, наперебой оговаривали друг друга в несуществующих грехах. Поэтому и не верил Василий Иванович ни друзьям, ни проверенным временем и властью товарищам по партии. Никому не верил опытный аппаратчик Мостовой.

Со временем в сферу интересов Мостового попали такие же, как он сам, недоверчивые, но прозорливые управленцы, выпестованные военным лихолетьем и жёсткой партийной дисциплиной. Они и составили «Ближний круг» — неформальную организацию, бессменным лидером которой являлся Сталинский сокол. А когда три члена «Ближнего круга» по причине пенсионного возраста выпали из руководящей обоймы, Василий Иванович дошёл до самой вершины российской власти, но вернул их на прежние министерские должности. После этого случая старая гвардия ещё больше сплотилась вокруг Мостового и любое его пожелание воспринимала, как приказ.

Премьеру нравилась созданная Мостовым в министерстве атмосфера высокой исполнительской дисциплины и строгой отчётности, о чём он неоднократно говорил на заседаниях правительства. Слушая дифирамбы в свой адрес, Василий Иванович делал непроницаемое лицо и недовольно поджимал губы. Он не любил, когда на его персоне публично заостряли внимание. Уж он-то хорошо знал, как похвала высокого начальства рождает зависть коллег, которая ой как мешает работе!

После пышного юбилея Мостового все ожидали его почётной отставки: уж больно впечатляющая цифра была на поздравительных адресах юбиляра. Однако ничего подобного не произошло. Василий Иванович, как и прежде, продолжал работать без малейших поблажек себе и подчинённым. Видимо, Премьеру нравились высокие показатели в работе министерства Мостового, и кадровики оставили ветерана в покое.

День был по-летнему тёплый и солнечный. Несмотря на конец сентября, осень только вступала в свои права, осторожно касаясь гранатовых кистей рябин и багряных верхушек клёнов. В этот воскресный день Василий Иванович, как обычно, работал на даче. Понятие выходного дня для министра было условным: он просто менял рабочий кабинет в Доме правительства на беседку на дачном участке.