— Но сам Эверт был этому тоже не особенно рад.

— Потому, что я отдал его под надзор. Он делал жутко странные вещи. Оборот он принимал за прибыль, как я думаю, пока деньги не закончились и фирма не оказалась на грани. А что он запросто позабыл, так это то, что в его фирме была часть и моего капитала. Более того, он мог бы подняться, ведь я в него инвестировал. Два года назад он еще был готов целовать мне ноги, чтобы уговорить меня войти в долю. Но если я вхожу в долю, это значит, я должен и обезопасить мои инвестиции. Так что, если дела идут плохо, я вмешиваюсь. В этом нет ничего криминального, это просто бизнес. Таковы правила в моем мире, и если бы я работал по-другому, я не добился бы таких результатов. И Эверт, кстати, тоже.

— И Михел, Кейс и Иво тоже нет?

— Они хорошо понимают, как все работает.

— И как?

— Надо разделять дружбу и бизнес, это в первую очередь. Кроме того, они видят во мне не только большой мешок с деньгами, а делового партнера, заинтересованного в прибыли. Я инвестирую не как друг, а как бизнесмен, и делаю это только в том случае, если уверен, что эти инвестиции принесут мне деньги. Поэтому в контрактах мы всегда указываем определенный оборот. Если этот уровень не достигается, я вмешиваюсь.

— Но разве они все в таком случае не зависимы от тебя?

— Только в том случае, если дела пойдут плохо, но и тогда для них лучше, если они будут должны мне, а не банку.

— Я про другое. Разве вы можете быть равноправными друзьями, если вы так завязаны по бизнесу?

— Я когда-то думал, что да.

Его взгляд скользнул через мое плечо, в направлении серой мутной воды. Хмурая официантка принесла кофе. Симон вытащил из кармана коричневую деревянную коробочку, открыл ее и осторожно достал сигару.

— Что же тогда изменилось?

— Эверт покончил с собой. Это последнее обвинение. Представь, если бы он утащил с собой Бабетт и детей. Я могу вести дела и отключать эмоции. И если я поступаю жестко, в этом нет ничего личного. Таковы правила игры. С Эвертом это оказалось по-другому. Но все равно, когда ночью, лежа в постели, я прокручиваю всю эту историю заново, я знаю, что я все сделал правильно, разве что слишком верил в Эверта. Мне не надо было вести с ним дела. Если бы я знал, что он такой неустойчивый и завистливый…

Он раскурил сигару от серебряной зажигалки, и мне бросилось в глаза, что его рука дрожала.

— Но чему Эверт завидовал? Ведь у него были деньги, роскошный дом, чудесная семья?

— Эверт хотел быть таким, как я. Все хотят быть, как я. Но никто не упрекает меня в том, что это у него не получается. Эверт упрекал.

Меня поразили жесткость и заносчивость, с которыми он говорил, и в тот же момент я осознала, что он был прав, хоть и нехорошо было говорить так. Даже Михел хотел стать таким, как Симон. Я видела, как он менялся с тех пор, как они сдружились. И если уж быть до конца откровенной, мне и самой хотелось иметь такого мужа, как Симон. И даже не из-за денег, а скорее из-за его сексуальной уверенной харизмы, его ореола успеха и того, как он наслаждался им. Он одновременно раздражал и притягивал.

Я хотела остановить время. Просидеть здесь весь день, украсть его у всех, болтать с ним так, как могут только влюбленные. Да, я в него влюбилась. Хмельной туман, в котором я пребывала сейчас, сидя рядом с ним, несомненно был туманом влюбленности. И в этом не было ничего хорошего. Мне нужно было выбираться из него до того, как это чувство станет слишком сильным, и я на самом деле поверю в отношения с ним и буду готова пожертвовать всем на свете. Я знала себя и по опыту понимала, что могу потерять сама себя, если влюблюсь.

Симон положил на мою ледяную вспотевшую руку свою теплую ладонь и перехватил мой взгляд.

— Ты красивая, блестящая женщина, Карен. Мне ужасно приятно сидеть и просто говорить с тобой.

— Я думаю, нам больше не стоит этого делать.

Эта фраза далась мне с огромным трудом.

— Да, это неразумно. Но потрясающе! — сказал он.

— То, что было позавчера, это на самом деле было великолепно, и я никогда этого не забуду, но на этом надо остановиться. И это должно остаться только между нами.

Он фыркнул и засмеялся.

— Господи, конечно, это само собой. В таких вещах никогда нельзя сознаваться, никогда. И ты должна мне это обещать. Не сознаваться. Это то, что только между нами, больше это никого не касается.

— Что это было, Симон? Что на нас нашло?

— К этому давно шло. Мы старались избегать друг друга, но позавчера… Это было уже неизбежно.

— Я чувствую то же самое. Но я никогда не думала, что способна на такое. Ты не чувствуешь себя виноватым?

— Девочка моя, не надо этого делать. Есть вещи, которые надо себе позволять. Пока никто об этом не знает и ты не берешь себе в голову всякие глупости… Мы живем один раз и вечная верность — это звучит прекрасно, но не для нашего времени.

— Что ты имеешь в виду под глупостями?

— Что ты в меня влюбилась, что ты хочешь уйти от Михела. Для меня всегда было ясно как белый день, что я никогда не брошу Патрицию. Что бы ни случилось. Мои дети должны вырасти с папой и мамой, и даже если это один большой спектакль, все равно это лучше, чем разрушенная семья. От этого еще никто не стал счастливее.

Его слова были для меня как удар под дых. Не оттого, что я думала, что он оставит ради меня семью или я сделаю это ради него, или что он влюблен. Прямота, с которой он все это сказал и из которой было понятно, что он не влюблен, оказалась такой рутинной, такой холодной, что я поежилась и покраснела, как будто меня поймали на лжи. Я вдруг не нашла слов, чтобы ему ответить, и только кивала, судорожно улыбаясь.

— Я рад, что ты тоже так думаешь, — сказал он, поглядывая на часы. — Я тебе позвоню, мне нужно работать.

Он включил телефон, и тот немедленно запищал.

По гравиевой дорожке мы прошли к машине. Над головой висели серые облака, из которых в любой момент мог политься дождь. Ветер стих, но было очень промозгло. Симон открыл мне дверь. Я быстро шла за ним, я не знала, куда себя деть. Я чувствовала себя отвергнутой.

Когда я собиралась сесть в машину и протиснулась мимо Симона, он обнял меня за талию и прижал к себе.

— Ты говорила серьезно, что это больше не повторится?

Большими пальцами он гладил мой бок.

— Да. По-моему, в клубе гурманов и так достаточно проблем. И кроме того, я не такая…

— Какая?

Он осторожно взял мою руку и стал играть пальцами. Мне хотелось почувствовать к нему отвращение и ударить его. Хотелось расплакаться у него на плече.

— Женщина, которая завязывает интрижку, чтобы развлечься.

— То есть то, что мы сделали, было ошибкой? Ты жалеешь?