Боря с машиной, телефон, и то бывает, что я кричу от отчаяния и безнадежности. Срыв картины угрожает тюрьмой, простой по его вине целого коллектива, срыв плана и выпуска картины к юбилею Ленина.

Вот, дорогой дружочек, как все плохо. Ответь мне, только напиши на чужой адрес, к моим знакомым: Москва, Ленинградский проспект, д. 1, кв. 18.

Конечно, я ответил, как мог утешил. Представил всю описанную ситуацию, и мне стало жутко обидно за него, за его талант, за его начавшую ломаться жизнь. И молил Бога, чтоб Володя дотянул как-то до моего возвращения. А там я брошу все свои дела и займусь только его делами, его здоровьем.

Программа-максимум моей магаданской авантюры была выполнена. Но я хотел подзаработать денег, чтобы, вернувшись в Москву, «по спокухе» оглядеться, да и мои отношения с Машей были нацелены на женитьбу, а она была замужем, и у нее была кроха дочурка шести лет... Короче, мне на первое время по возвращении в Москву нужна была относительная финансовая независимость.

И я устроился в старательскую артель — мыть золото. О чем не замедлил написать Володе, и тот тут же откликнулся на это событие песней.

Друг в порядке — он, словом, при деле,

завязал он с газетой тесьмой:

друг мой золото моет в артели —

получил я недавно письмо.

Пишет он, что работа — не слишком...

Словно лозунги клеит на дом:

«Государство будёт с золотишком,

а старатель будёт с трудоднем!»

Говорит: «Не хочу отпираться,

что поехал сюда за рублем...»

Говорит: «Если чуть постараться,

то вернуться могу королем!»

Написал, что становится злее.

«Друг, — он пишет, — запомни одно:

золотишко всегда тяжелее

и всегда оседает на дно.

Тонет золото — хоть с топорищем.

Что ж ты скис, захандрил и поник?

Не боись: если тонешь, дружище,

значит, есть и в тебе золотник!»

Пишет он второпях, без запинки:

«Если грязь и песок над тобой —

знай: то жизнь золотые песчинки

отмывает живящей водой...»

Он ругает меня: «Что ж не пишешь?!

Знаю — тонешь, и знаю — хандра,

все же золото — золото, слышишь! —

люди бережно снимут с ковра...»

Друг стоит на насосе и метко

отбивает от золота муть.

...Я письмо проглотил, как таблетку,

и теперь не боюсь утонуть!

Становлюсь я упрямей, прямее,

пусть бежит по колоде вода...

У старателей — все лотерея,

но старатели будут всегда!

Но это я услышу по возвращении в Москву. А тогда, после письма Нины Максимовны и моего ответа ей, через три недели я получил еще одно письмо от нее. Она писала:

Сочи, 25.04.69

Я здесь второй день отдыхаю.

Дорогой Гарик!

Твое письмо мне прочитала моя приятельница по телефону. Конечно, ты волнуешься, потому что настоящий друг. Дела у нас такие. 1 апреля приехала Марина. Он был с ней две недели. Все было в абсолютном порядке. Она уехала 16-го, и в тот же день добровольно, сам Володя лег в больницу, но в простую городскую, в нервное отделение, положил его один известный невропатолог. Я у него была в воскресенье 20 апреля. У него прекрасные условия: он один в палате, принимает все назначения врачей, он послушный и, как он говорит мне последнее время, решил избавиться раз и навсегда от этого недуга, не знаю, справится ли он с собой. Выглядит он хорошо, отрастил рыжие усы, вид здоровый. Говорят врачи, что у него в катастрофическом состоянии нервная система, а остальное все нормально.

8 мая в Доме кино премьера Марининого фильма. Она, наверное, приедет. Володя должен к этому времени выйти, но, может быть, и раньше, только я слышала, что на май его не отпустят.

Я немного успокоилась и месяц отдыхала от этого дела, зная, что он в хорошем состоянии.

Ты спрашиваешь насчет спиральки. Дело в том, что еще никто не знает, как и сколько она будет действовать, это еще не полностью испытано, но Володя говорит, что, наверное, сделает, если на этот раз не сможет держаться.

Отец на все это дело смотрит весьма странно и подчас говорит даже глупости, звонит только ради любопытства. Его пугает связь Володи с Мариной, на этот счет они «закипают» оба и кроют его и ее на все лопатки. Я в этом не вижу ничего дурного, но только все это нереально и мучительно для них обоих (имею в виду Володю и Марину). Для меня важно одно! Когда он с ней — он великолепен: веселый, трезвый, добрый, деловой. Сейчас в больнице он много пишет песен и еще чего-то.

Мне звонила твоя мама, но Володи дома уже не было. Ей перед отъездом позвонить не успела.

Детишки наши здоровы. Люся потолстела. У них дом как заезжий двор.

Жизнь она и Лена ведут богемную, ну это их дело. Ну всё, Гарик. Желаю тебе здоровья и успеха в твоей тайге.

Н.Высоцкая.

Это письмо я получил в старательской артели, Нина Максимовна знала, что я на Чукотке мою золото, просто перепутала тундру с тайгой...

А вскоре пришла весточка и от Володи, притом на адрес старательской артели — он узнал его, видимо, от своей матушки. Вот что он писал:

Ну а мне плевать,

Я здесь добывать

Буду золото для страны!

Васёчек! Обиды! Ну их на фиг! Не писал я тебе долго — это правда. Но... ведь и ты мне, если разобраться, — одно ругательное письмо и две телеграммы — извинительную и поздравительную.

Не писали — значит, не писалось, а вот сейчас пишется. Я, Васёчек, все это время шибко безобразничал, в алкогольном то есть смысле. Были минуты отдыха и отдохновения, но минуты редкие, заполненные любовными моими делами. Приезжала Марина — тогда эти минуты