я приехал, он уже позвонил Оскару Фельцману, тот сказал, чтоб мы приезжали. Он жил в известном Доме композиторов, что между улицей Неждановой (ныне Брюсов переулок) и улицей Огарёва (ныне Газетный переулок).

Когда мы вошли, Нолюша сказал, что я вот тот самый поэт, который написал «Бабье лето», на что Оскар Борисович сказал: «Надо же!» — и пригласил нас в свой кабинет. Пока шли, он читал привезенный мной текст, что-то бормоча про себя. Потом подошел к роялю и стал что-то наигрывать. Через час он сочинил мелодию, и тут я стал свидетелем маленького семейного концерта. Он позвал жену Женю, сына Володю и сказал, чтобы послушали... И самозабвенно запел припев рожденной песни:

Я вас люблю, я думаю о вас,

вы для меня — смятение отныне...

Покорно жду ответа ваших глаз

и повторяю в мыслях ваше имя.

Все были в восторге. Всем мелодия и стихи очень понравились. Меня поздравляли с таким хорошим дебютом. Но Оскар Борисович тут же остудил мой восторг, сказав, что первый запев никуда не годится.

— А что здесь должно быть? — спросил я, не представляя, чем же заменить написанное.

— А я знаю? — ответил он с тем естественным одесским акцентом, какой так лихо имитировал Володя. — Вы поэт, вы и решайте, а я свое сделал.

Я подумал, что четыре строчки, такие, чтоб удовлетворили композитора, я уж наверно сочиню.

Сочинил. Позвонил. Прочитал.

— Нет-нет, Игорь. Это никуда не годится, — услышал я в ответ.

— А что же должно здесь быть?

— Я знаю?! — был прежний возглас Оскара Борисовича. — Вы поэт, вот и придумайте.

Я позвонил через день с новым вариантом — тоже мимо.

Я начал звонить каждые три дня, дабы не надоесть окончательно. Потом раз в неделю, и каждый мой новый вариант отвергался композитором.

Прошел месяц, в течение которого я не помню уже сколько написал вариантов. Через несколько дней позвонил снова и уже совсем отчаявшимся голосом, попросив послушать, прочитал:

Сегодня я нисколько не боюсь

с двадцатым веком временно расстаться...

Позвольте, я в любви вам объяснюсь

высоким слогом русского романса...

— И это вы писали целый месяц?! — услышал я добродушный голос Оскара Борисовича с его неподражаемым одесским акцентом.

Песню спел и записал Муслим Магомаев. Она получилась очень красивой и быстро приобрела популярность, а я сразу попал в обойму поэтов, работающих в жанре песни.

С Володей мы виделись все реже, за исключением тех коротких встреч, когда пересекались в студиях звукозаписи фирмы «Мелодия». Но все это как-то на ходу.

— Как дела?

— Нормально. А как у тебя?

— Да вроде тоже.

И каждый раз говорилось, что надо бы повидаться не здесь, посидеть, как прежде, поговорить о том о сём, и оба говорили «да», непременно, но этим дело и кончалось.

Но как-то летом 76-го, в очередной раз встретившись на «Мелодии» (он записывал чудесный альбом на свои стихи и музыку — «Алиса в Стране чудес»), я его все-таки сподвигнул поехать ко мне. И вот мы на двух машинах — он на голубоватого цвета «пежо», я на своей темно-серой «Волге» — помчались на проспект Вернадского, где я тогда жил. Володя явно хотел продемонстрировать, как он лихо водит машину, я предоставил ему такую возможность, то есть пропускал его вперед, когда он хотел обогнать меня. Но я был в этом деле опытнее его и знал: как бы он ни лихачил, а к дому мы подъедем почти одновременно. Что и оказалось в итоге. Правда, он подъехал первым и был явно горд этим.

Мы поднялись ко мне. У меня только что вышла авторская пластинка с песнями на мои стихи — «Бабье лето», были и другие диски, на которых тоже были песни с моими текстами.

Кое-что послушали, но в основном поболтали о том о сём, в основном о всяких проблемах и тонкостях в сочинительстве песен.

— Васёчек, а ты много уже «настрогал». Наверно, авторские хорошие пошли? — спросил Володя. И, услышав «да», тут же, без промедления: — Так я могу у тебя занимать?

— Без проблем, Володь, для тебя — всегда пожалуйста...

Он неплохо зарабатывал, особенно концертами. Но и тратил много. Почему и спросил меня, чтобы иметь на всякий случай адрес, где всегда можно перехватить в долг. (После его смерти таких долгов окажется немало.)

А где-то через год я уже буду у него в гостях на Малой Грузинской, в его новой квартире. Мы будем попивать чаёк у него на кухне и, как всегда, «разговоры разговаривать» (это наше с ним любимое выражение). Но нормально поболтать не даст телефон, который будет трезвонить с небольшими перерывами почти весь вечер...

Летом 79-го я встречу его в Доме литераторов. Едва поздоровались, как Володя сразу куда-то метнулся, словно его тянул кто-то за руку. Я спросил, что с ним, но он, не говоря ни слова, махнул как-то странно рукой и исчез. Мне оставалось только пожать плечами. В тот день в ЦДЛ я его больше не видел.

А последний раз мы с ним пересеклись где-то в середине апреля 1980 года.

Нынешнее Российское авторское общество (РАО) тогда находилось в Лаврушинском переулке, в том знаменитом писательском доме, что почти напротив Третьяковки, и называлось тогда ВААП. В этом же помещении находилась и сберкасса. Мне нужно было снять какие-то деньги, и я, как сейчас помню, в понедельник направился в этот ВААП. Подъехал, смотрю — стоит Володин «мерседес», а в машине сидит какая-то молоденькая блондинка. «Ай да Васёчек, ай да молодец», — подумал я невольно. Вошел в здание. Чтобы оказаться у сберкассы, надо было пройти по подземному переходу, соединяющему одну половину дома, где она находилась, с той половиной, в которую обычно попадаешь с улицы. Вот в этом подземном переходе мы и столкнулись с Володей.

— Васёчек! — обрадовался Володя, обнимая меня.

Я тоже был рад его видеть, тем более что та последняя