– Обалдеть! – искренне восхитилась я.

– Я сам обалдел!

Эд признался в главном, ему заметно полегчало, и он перестал мучительно стесняться.

– Видела бы ты, какой эффект!

– Это что – непристойное предложение? – Я продолжала веселиться и смущать приятеля.

– Ой, нет, конечно! Это просто фигура речи. Но эффект и вправду потрясающий!

Эдик заерзал на стуле, глаза у него заблестели. Его дальнейшая речь представляла собой вдохновенную оду чудесному конскому снадобью, до которого всяким там виаграм, сиалисам и левитрам буквально расти и расти.

– Купить можно – не поверишь! – у деревенского ветеринара! Без всякого рецепта и за сущие копейки! А в пакете с полкило порошка, на полгода хватит! – восторгался Эд.

– А ты что же, все эти полкило за один прием слопал? В прямом смысле принял лошадиную дозу?

– Нет, что ты! – Розов помотал щеками. – Лошадиной дозой отравиться можно! Я каждый день принимал, но по одной щепотке, чисто для профилактики! Но, видно, действующее вещество имеет свойство накапливаться в организме… И вот я здесь.

Он снова загрустил.

– Ты, деревенский Казанова, радуйся, что оказался в отделении, а не в больничном морге! – рассудила я. – Не загреми ты в лазарет, так и продолжал бы жрать свои шоколадные припасы в одиночку, ни с кем не делясь. И раньше или позже добрался бы до той конфеты, которая убила Веркину пациентку!

– Ой, и в самом деле! – Розов ошеломленно похлопал белесыми ресницами.

– Так что ешь овсянку, от нее еще никто не умирал! – посоветовала я и встала со стула.

Эдик послушно взял ложку, но не успел ковырнуть кашу, как вспомнил кое-что важное:

– Инка, а как ты узнала, что эти конфеты вкусные?

– Я их ела, как же еще?

– А почему не отравилась?

Я внимательно посмотрела на приятеля:

– Молодец, коллега! Пятерочка тебе за дедукцию. Я над этим вопросом уже думаю.

– Держи меня в курсе! – враз заважничал горе-сыщик.

– Ладно, – пообещала я.

Почему не пообещать? Шерлок Холмс ведь тоже не боялся профессиональной конкуренции и честно старался держать в курсе инспектора Лестрейда.

2

Выходя из отделения, я разминулась с тележкой, на которой в гордом одиночестве высилась сверкающая кастрюлька с золоченой ручкой на крышке. Рядом стояли круглая бутылочка дорогой французской минералки и поднос, накрытый крахмальной салфеткой. Под ней выразительно бренчало и звякало.

– Так-так! – не удержалась от ехидного комментария я. – Значит, кому-то жидкая овсянка самовывозом с раздачи, а кому-то ресторанный обед с доставкой в палату?

– Так ведь пациенты разные бывают! – не задержалась с ответом старушка, запряженная в тележку.

Она была маленькой и сухонькой, но недостаток роста и объемов компенсировали высокий кружевной колпак, похожий на кокошник, и просторный белый халат.

– Кто попроще, тому и овсянка сойдет, а Леонтий Степанович привыкши к хорошей кухне!

– Это какой же Леонтий Степанович? – отреагировав на редкое имя, я задержала тележку. – Уж не Голяков ли?!

– Он самый, Леонтий Степанович Голяков. Большой человек! Художник! Вчерась вот меня на салфетке нарисовал – прям как живая получилась! – горделиво сказала старушка и нахмурилась: – А тебе, девка, чего надо? Ежели ты тоже из газеты, то проваливай, не околачивайся тут. Леонтий Степанович после вчерашнего велел вас, писак, гнать подальше поганой метлой!

– Нет, я не из газеты, я просто поклонница таланта Леонтия Степановича, – заверила я. – Околачиваюсь тут исключительно в надежде получить автограф!

– И не мечтай! – Старушка потрясла кокошником. – Леонтий Степанович из палаты не выходит.

– А в туалет?

– А у него палата со всеми удобствами! Говорю же тебе – большой человек! Ну-ка, пропусти меня, пока бульон не остыл! Посторонись, а то задавлю!

Воинственная старушка толкнула свою тачанку, и та покатилась дальше, непристойно вихляя колесами и оглашая больничный коридор мучительными скрипами.

– После вчерашнего, говорите? – задумчиво повторила я.

Поступившую информацию надо было проверить и дополнить.

Ближайший пункт «Роспечати» находился прямо на территории больницы. Горластая киоскерша из окошка, как из амбразуры, покрикивала на прогуливающихся по парковым дорожкам пациентов:

– Свежие газетки! «Аргументы и факты», «Молодая жизнь», «Комсомольская правда», «Московский комсомолец»! Кто забыл купить, подходим, не стесняемся!

Призывный крик четко обозначил целевую аудиторию: закомплексованные склеротики «из бывших».

Я сунулась к окошку, улыбнулась и сказала:

– Здравствуйте! Говорят, вчера в прессе написали про художника Голякова, который как раз тут в больнице лежит. Не осталось у вас такой газетки?

– Не газетка это была, а журнальчик.

Тетка показала мне спину, порылась в бумажных развалах и шлепнула на прилавок свежий номер журнала «Гламур тужур»:

– Вот! Восемьдесят пять рублей. А свеженькую «Комсомолочку» не хотите взять?

– Спасибо, не надо.

Предложение взять свеженькую «комсомолочку» звучало двусмысленно и непристойно, хотя я отказалась не поэтому. Я просто не читаю газеты. Личный опыт работы в ряде российских СМИ научил меня не верить печатному слову. Вот непечатное – это совсем другое дело! Непечатные слова у нас всегда откровенны и искренни. Как говорится, речи бывают блестящими и матовыми! Вторые доходчивее.

Решенная в теплых желто-розовых тонах обложка регионального флагмана гламурной прессы ослепительно блистала золотым фольгированием и выборочным лаком. Я устроилась с журналом на свободной лавочке в уютном больничном парке, нетерпеливо разорвала прозрачную полиэтиленовую упаковку, вытряхнула из нее различные бонусные вложения – пробники духов, косметики, дисконтные карточки, флайера и визитки – и пробежала глазами содержание номера на первой странице.

Материал о тусовке по поводу вручения дизайнерской премии «Белый клык» занял три разворота в середине журнала. Я мельком просмотрела иллюстрации, по диагонали прочитала текст, но ничего нового не узнала.

Леонтий Голяков в репортаже упоминался в почетном качестве ВИП-гостя. Он также присутствовал на одной из многочисленных фотографий, но выглядел на снимке вполне прилично, респектабельно, намного лучше, чем на самом деле. Вспомнив потертый пиджак и помятые брюки ВИПа Голякова, я решила, что бильдредактор журнала проявил гуманизм, а верстальщик – хорошее знание фотошопа. На картинке Леонтий Степанович смотрелся франтом!

– Что же его так обидело, я не понимаю? – пробормотала я, перелистывая страницы. – Вроде все хорошо… О!