— Сами идти сможете?

Полицейский, которому шла форма, открыл дверь и теперь смотрел на Веру иначе — как на экспонат, который достали из-за стекла, чтобы над ним с трепетом склонился специалист.

— Конечно, смогу!

— Я вам «Скорую» вызвал.

— Не надо мне «Скорую»! — запротестовала Вера. — Я и так опаздываю, мне нужно в Кольцово — кровь из носу.

— Кровь из носу у вас уже есть, — заметил мальчик.

Вера провела пальцем над губой — точно.

— Но я себя совершенно нормально чувствую. Я в этом разбираюсь, учила медицину в школе. На УПК.

Мальчик поднял брови — ему это тоже шло. Конечно, он понятия не имеет о том, что такое УПК. Учебно-производственный комбинат. Школьники, овладевайте рабочими профессиями! Теперь такого нет — и слесарей в стране поэтому тоже нет. На днях Вера видела рекламную растяжку на улице Луначарского: «Приглашаем на работу специалистов, зарплата: юрист — 10 тысяч, бухгалтер — 15 тысяч, слесарь — 50 тысяч».

Мальчик-полицейский вдруг протиснулся в машину и сел рядом с Верой. От него пахло сигаретами и фруктовой жвачкой в пропорции два к одному.

— Знаете, девушка, — начал он, и Веру тут же накрыло благодарностью за эту ничем не оправданную «девушку»: ей было сорок, а выглядела она в этот день на пятьдесят, — у нас недавно был случай. Похожая авария, только у пассажирочки (и снова жарко — «пассажирочка»!) вообще ни царапины. Ребята предложили вызвать «Скорую», она отказалась, а через три часа умерла.

— Как это умерла?

— Вот так взяла — и умерла. Ребёнка осиротила. У вас дети есть?

— Дочь.

— Маленькая?

— Ваша ровесница.

— Ни за что не поверю, — сказал галантный полицейский, из Парижа, что ли? — В общем, девушка, сидим и ждём «Скорую»! Если не пойдёте, я вас на руках отнесу.

Вера всхлипнула и вдруг почувствовала, что шарф на голове насквозь промок от крови.

— Вот у меня точно такая же мама, как вы. Ни о своём здоровье, ни о близких не думает. Позвоните дочери! — сказал мальчик, прежде чем закрыть за собой дверь машины. Вера, вновь упавшая в свои сорок, а может, и в пятьдесят, послушно взяла мобильник, но поняла, что Ларе звонить не станет.

Она набрала Юльку — на связь вышла бесстрастная механическая женщина, посоветовавшая перезвонить позже.

А вот Евгения тут же ответила:

— Тётя Вера, ты уже здесь?

— Скоро буду, жди.

Хотя бы рыдать перестала, и на том спасибо.

…Пытаясь вспомнить прошлое, видишь перед собой отдельные эпизоды — ничего похожего на последовательное, чётко выстроенное повествование, к которому приучили исторические романы и семейные саги. Верины мысли прыгали от одного эпизода к другому — как будто пытались перейти по кочкам глубокое болото.

Стенина и раньше была знакома с похмельем — но такой близкой встречи, как тем утром у Калининых, у них прежде не случалось. Добрая Копипаста с вечера принесла ей к кровати бутылку пива, но пиво было тёплое — добрая, но глупая Копипаста. Вера заглянула в соседнюю комнату: со стола никто не убрал, и есть ли в мире более гадостный натюрморт, чем вчерашний банкет?

Натюрморт из серии «Vanitas vanitatum», посвящение тщете земных усилий. Половинка яблока, ржавая в месте разреза, — символ первородного греха и падения человека. Мёртвая муха, поднявшая лапки кверху, олицетворяет побеждённого врага — сатану. Виноград в вазе — эмблема Христа или Вакха. Огурец, точнее, то, что от него осталось — длинный ломтик, присыпанный солью словно рана, — в христианстве воспринимается как символ падения человека и греха. Среди тарелок с объедками лежал, в соответствии с жанром, весёлый череп, будто бы вгрызающийся зубами в раскрытую книгу — ни дать ни взять прилежный ученик в ночь перед решающим экзаменом. При ближайшем рассмотрении череп, впрочем, оказался перевернутой миской, а вот книга ни во что не превратилась, осталась книгой. «Макбет», — удивилась Вера. Крепко же они вчера выпили. Дверь в Юлькину комнату была закрыта — и выглядела так, будто её заколотили крестом.

Вера не без помощи косяков вернулась в детскую. Девочки спали, Евгения — с открытым ртом, на подушке темнело пятнышко слюны. Вера повалилась на диван третьей. Её подташнивало, папское вино в желудке возмущалось плебейским соседством с болгарской кисляткой, купленной в ночном ларьке.

От Лары хорошо и тепло пахло, но обнять её было почему-то стыдно.

Вера отвернулась и вдруг налетела взглядом на картину — как на острый угол стола.

Это был портрет, и примечательный. Странно, что Стенина не приметила его раньше — впрочем, она редко заглядывала в комнату Евгении, а может, Юлька повесила портрет недавно. Вера всматривалась в него, как в старинную фотографию, где запечатлён помутневший от времени предок — знакомый и в то же время совершенно неизвестный человек. Женщина в беретке, красные губы — размытое изображение, словно угодившее под ливень. В одном Стенина была уверена точно: это работа Вадима, теперь всемирной знаменитости, известной своим чувством света. Недавно Вера читала восторженную рецензию на его выставку в Москве — журналистка утверждала, что посетители все как один пытаются заглянуть за раму в поисках подсветки. «Вадим Ф. — современный Ренуар», — заявлялось в статье.

— Это я, Господи! — поняла вдруг Стенина. Она сказала это вслух, громко, так что девчонки проснулись и смотрели на неё непонимающими глазами. Лара протянула к маме пухлые ручки — так и быть, в пережимчиках. Вера обняла дочку и не сразу почувствовала, что с другой стороны к ней прижалась Евгения. Евгения постоянно прижималась, хватала за руки, обнюхивала Веру, как собачонка. Стенина обхватила свободной рукой Евгению, и девчонки повалили её на диван.

— Осторожнее! — взмолилась Вера. Подняться сил не было. «Девушка в берете» с такого ракурса выглядела смущённой и некрасивой. — «Это — я», — сказала Стенина ещё раз, в обоих смыслах «про себя».

Евгения принялась заплетать косички Ларе, а Вера сняла портрет со стены и перевернула его — как будто искала спрятанный ключ от сейфа с сокровищами. Там было лучше, чем ключ, — подпись крупными буквами «Девушка в берете. Портрет Веры С.». И год, размашисто — тот самый. И подпись Вадима, похожая на рухнувший крест.

— Что у вас тут за крики? — на пороге возникла Копипаста в коротком халатике. Ноги длинные и гладкие, как у манекена. Евгения тут же подскочила, уцепилась за мамину ногу, Лара с недоплетённой косичкой поспешила следом.

— Мы такие счастливые, правда? — спросила Юлька, рассеянно поглаживая детские макушки, душистые, точно булочки.

— Правда, — согласилась Вера. — А почему ты никогда не говорила, что Вадим написал мой портрет?

Юлька замигала, перестав быть красивой — как будто где-то внутри у неё выбило пробки.

— Ну… он его передал тогда для тебя, но я забыла, а потом мама его куда-то прибрала. — Юлька выбралась на дорожку полуправды и неслась теперь по ней во всю прыть. — А потом Вадим попросил его для выставки, искал твой телефон, и я вспомнила, что мама спрятала картину, — и отдала ему. Между прочим, как только Вадим забрал портрет, у меня всё сразу же в жизни испортилось — я так и говорила ему: «Ты унёс моё счастье». А весной я его повесила на стену — и в тот же вечер познакомилась с Джоном. Поэтому, Верка, я тебе его не отдам.