В воздухе пахну́ло не то по́том, не то озоном — резко, как перед грозой. Евгения и Лара смолкли, как птички.

— Как это — не отдашь? — удивилась Стенина. — Вадим подарил его мне. Это мой портрет — и в одном, и в другом, если тебе мало одного, смысле.

Копипаста вдруг зарыдала — в полсекунды уложилась, чтобы вызвать слёзы. Лара смотрела на взрослую тетю Юлю с уважением, а Евгения скривилась от страха, стала совсем страшненькая.

Джон — спасибо, что не в коротком халатике, а полностью одетый, пусть и в плаще табачной вони, — заглянул в дверь и умело пригнул плачущую Юльку к себе. Ей пришлось изрядно склониться.

— Хорошо, — сказала Вера. — Раз тебе так важна эта картина, пусть она будет наша общая.

Юлька недоверчиво глянула на Стенину.

— Месяц у тебя, месяц у меня. Договорились?

Копипаста кивала и жарко обнимала Стенину.

Всё-таки в комнате пахло не озоном.

Домой шли втроём — Стенина, Лара и «Вера С.». Гроза ухнула, как только закрыли за собой дверь подъезда.

Портрет Вера повесила над своей кроватью — утром именно на эту стену падал первый солнечный луч и девушка в берете вспыхивала, освещая и освящая весь день. Она была счастлива, когда её писали, — и то счастье можно было смыть только вместе с краской. Вера наглядеться на неё не могла и даже затеяла новую мысленную выставку — «Портреты женщин в головных уборах». Береты, шляпы, кички, платочки — сразу вспомнилось, как они с Юлькой дали друг другу в юности торжественное обещание никогда не носить газовых платков, сквозь которые просвечивают уши. Почему-то именно уши под газовой тенью казались им тогда самым уродливым, что только может предъявить женщина на суд «Общества Добрых Красавиц».

Портреты для выставки собирались легко — стекались сами, как ветки по реке. Вера едва успевала с мысленной развеской — Мария Сальвиати Якопо Понтормо в невесомом уборе терциарии-доминиканки[20], святая Маргарита Антиохийская кисти Сурбарана, но при этом в лихой ковбойской шляпе, роскошная Юдифь Кранаха — в малиновом, не хуже, чем у пушкинской Татьяны, берете и с навеки замолчавшим Олоферном, точнее, с его головой (место отсечения напоминает спелый гранат, разломанный пополам). Тамара Лемпицка[21]за баранкой зелёного «Бугатти» — в строгом шлеме, похожем на перевёрнутое ведёрко, зефирная шоколадница, потчевавшая Лиотара, в чепце из атласа и кружев, и любимая Верина «Мадмуазель Ферран размышляет о Ньютоне»[22]: кокетливый бантик на чепчике; вот прямо-таки о Ньютоне?

Что касается «Общества Добрых Красавиц», то они придумали его втроём с Бакулиной классе в десятом. Обсуждали кого-то из одноклассниц, потом — училок, потом — Нелю с Ясной, и, когда все кости были перемыты добела, аж скрипели от собственной чистоты, — Юльку вдруг осенило:

— Девочки, я поняла, мы с вами — добрые красавицы! И сами идеальные, и к другим — всегда добры!

— Давайте создадим общество, — брякнула Стенина.

Интересно, думала теперь Вера, подзабывшая в последние годы бурную разговорную деятельность «Общества», сколько раз Юлька с Бакулиной собирались вдвоём и обсуждали её, Стенину? В старших классах такая мысль могла вырубить её из нормальной жизни на несколько дней — зависть легко оборачивалась ревностью. И наоборот. Какое счастье, что зависти и след простыл!

Вера любовалась портретом и с каждым днём понимала всё яснее: не отдаст она его Юльке на целый месяц. Вот ни за что не отдаст! Однако всё вышло иначе.

Первое сентября в тот год выдалось холодным, Вере казалось, что припахивает снегом. Евгения выделялась даже на фоне перепуганных первоклассников — была самой из всех тощей, маленькой и заморённой, словно её только что выпустили из многолетнего плена. Коричневые подглазницы были как нарисованные — какой-то мальчик тут же обозвал её «мишка-падла». Евгения пыталась не заплакать, изо всех сил сжимая в кулаке бедняцкий букет — астры из бабушкиного сада. Юлька прыгала вокруг с фотоаппаратом, Вера показывала Евгении жестом, чтобы та надела башлык — но девочка молча смотрела в никуда, осознавая своё будущее. Кожа на её руках от холода и волнения стала прозрачной — как варёная креветка (Джон всего за один раз приучил Юльку с Верой к креветкам, теперь это было их главное лакомство). Юлька орала Вере на ухо, пытаясь перекричать директрису с микрофоном — они с Джоном решили пожить вместе! Пока вдвоём, а потом заберут Евгению!

Вера оглохла от этих новостей, да ещё в такой подаче, к тому же ей надо было успеть на линейку в свою школу — там начинали на полчаса позже. Еле отцепилась от Юльки, но та умудрилась прокричать вслед ещё кое-что важное:

— Вадим приехал! Сегодня вечером зайдём к тебе за картиной. В семь!

Вера теперь ещё и онемела, но Юльке было уже не до неё — опять расчехлила фотоаппарат, стреляя направо-налево. А Стенина побрела в свою двести шестьдесят восьмую, на глазах превращаясь из Веры в Веру Викторовну — каждый шаг добавлял серьёзности, надменности, опыта. Пока дошла — окончательно превратилась. Дети здоровались с ней, в общем, приветливо, но цветов никто не принёс — классного руководства у Стениной не было, да и любви особой — чтобы потянула на букет — она ни у кого не вызывала. Вера не обижалась — она была равнодушна к цветам, и это было взаимно. Изредка перепадавший букет начинал вянуть, лишь только Вера становилась его хозяйкой — о комнатных лучше и не заикаться: если бы не мама, скончались бы все подчистую.

Надо же, Вадим приезжает! Заберёт картину на время или насовсем? Вера так разнервничалась, что перепутала все темы, — к счастью, уроки сегодня были чисто декоративные, а у четвёртых классов и вовсе первый урок в средней школе, и дети сидели взволнованные, как на экзамене.

Сразу после шестого урока Стенина побежала домой — готовиться. Известный художник придёт в гости (не говоря уже о том, что их прежде связывало)… Лару она скрепя сердце отпустила с мамой в гости к тёте Эльзе, а сама готовила, чистила, мыла — потом всё бросила, поняв, что не успевает к семи. Как подросток, перешерстила весь гардероб, нашла неплохое платье, но под него не было подходящего лифчика. Надела неподходящий.

Ровно в семь пробасил звонок.

Вадим слегка облысел и заметно высох. Пальцы на правой руке перемазаны в зелёнке — сказал, что «порезался». Копипаста томно улыбалась, будто зная, что это неправда. Гости отказывались проходить: вынеси картину — и мы пойдём. Но тут уж Вера возмутилась — зря она, что ли, почти весь дом прибрала, лисичек нажарила, арбуз купила? Вадим поморщился, но всё же прошествовал в комнату — обувь снять и не дёрнулся. Европ-па! Юлька шагала за ним след в след, но под Вериным каменным взглядом разулась.