Глаза открылись сами собой, и из них посыпались искры. Когда к Инге вернулась способность видеть, она обнаружила, что стоит нос к носу с кольями изгороди Черчекова хутора – вернее, нос к сучку – и сжимает в руке кухонный нож.

За лесом занималась заря.

Лейтенант приехал к полудню.

Инга как раз помогала Иоганне по хозяйству, сама удивляясь той легкости и естественности, с какой она вписалась в хуторской быт. О прошедшей ночи не вспоминали, словно ее и не было. Где-то в глубине души у Инги тлела уверенность, что Иоганна и так знает все, что произошло в чаще леса и на берегу туманной речки; Иоганна просто обязана была это знать, а уж старый Черчек – и подавно.

Бородач фермер сперва долго шептался на огороде с лохматым Йорисом и после внезапно подобрел и проникся к Инге душевным расположением, а Йорис все время норовил пройтись поближе к Инге и подмигнуть ей плутовским зеленым глазом – заигрывал, что ли, или намекал…

Нож Инга попыталась вернуть Иоганне, но та молча отвернулась и сделала вид, что ее это не касается. А спустя минуту написала чищеной свеклой прямо на столешнице «Иоганна» – почерк был похож на контуры средневекового города, – затем подчеркнула все нечетные буквы и составила из них другое имя (правда, третью и пятую поменяв местами).

Инга.

Инга ничего не поняла, но решила не переспрашивать. И правильно решила.

…Короче, к полудню приехал лейтенант. Он долго выбирался из своего «жука», что-то втолковывая сидящей на заднем сиденье крупной овчарке – тому самому Ральфу, чей вой Инга помнила до сих пор. Ральф беспокойно мотал головой, настораживая уши и нервно нюхая воздух.

– Сто раз талдычил олуху, – пробормотал Черчек, стоя возле женщин с тяпкой в руках, – чтоб не возил к нам своего ярчука! Вот уж дурья башка…

– Ярчук – это порода? – заинтересовалась Инга. – Это вы так овчарок зовете?

– Песья порода, – хмуро пояснил Черчек, непонятно что имея в виду. – Ярчуки на нюх злые… да не то, что надо, чуют. Йорис, кликни братьев, пусть за хатой постоят…

Лейтенант подошел к ним и вяло козырнул. Лицо его являло собой сосуд скорби человеческой, причем сосуд весьма потрепанный жизнью и обстоятельствами.

– Здравствуйте, госпожа Линдер, – голос лейтенанта был печален и тих, – здорово, дед… Вы извините, госпожа Линдер, и не думайте, что я вовсе забыл про вас – я помню, и билет для вас обратный взял… только на той неделе уже, в четверг. Неприятность у нас большая, вот и некогда было…

– Неприятность? – сочувственно спросила Инга. – Какая неприятность?

– Да уж самая что ни на есть… Тела из морга пропали. Этих ваших… или не ваших. Как есть подчистую пропали. Смотритель морга горькую запил, господин майор обещал мне… ну, да это неважно, а эксперты руками разводят и говорят…

– Что дохликов пацюки схарчили! – неприлично громко расхохотался старик, дергая себя за бороду. – Или что головешки деру дали! Прямо в рай, к богоматери за пазуху!

– Как вам не стыдно?! – возмутился лейтенант с совершенно уже цивильными интонациями, но его прервал собачий лай.

Лаял Ральф. На Иоганну. Пес, оказывается, давно выбрался из машины, распугав всех кур, и теперь самовольно вмешался в разговор.

Собака припала к земле в семи шагах от беременной, готовясь к прыжку; хриплый лай клокотал в ее глотке, вздымая дыбом шерсть и наливая злобой горящие глаза, – а Иоганна, неподвижная и белая, как полотно, глядела на крупного пса, исходящего ненавистью.

– Ярчук, мать его в три бадьи… – Черчек перехватил тяпку поудобнее, и даже Инга крепче сжала кухонный нож, чувствуя, как обтяжная кожа рукоятки будто прирастает к ее ладони.

– Фу, Ральф! Фу! Назад!

Кричал лейтенант. Пес не обратил на его команды ни малейшего внимания, собираясь во взведенную пружину…

– Хай, зверь!

У угла флигеля стоял полуголый Йорис. Он был без привычной майки, и Инга в очередной раз поразилась его волосатости. Жесткий черный волос рос у Йориса не только на широкой груди, но и на плечах, и даже на спине вдоль позвоночника (Йорис стоял вполоборота, и часть его спины просматривалась вполне отчетливо).

Из-за плеча Йориса выглядывало встревоженное лицо одного из парней, а сам лохмач словно распрямился, перестал горбиться – и Инге удалось поймать короткий взгляд Йориса, брошенный им в сторону Иоганны.

Мужской, спокойный, забывший себя взгляд. Так смотрит на свою смуглую владычицу варвар-телохранитель из северных лесов, становясь между ней и дюжиной клинков; так смотрит вожак стаи, выходя вперед…

– Хай, зверь! Аррргх!..

Пружина сорвалась. Ральф взвился в воздух, круто меняя направление; и собака, Йорис, его приятель скрылись за флигелем.

Лейтенант рванулся было за ними, но корявые пальцы Черчека-хуторянина уцепили его за рукав, придержав на месте.

– Погодь, не суетись… там и без тебя шуму много случится.

Шуму действительно случилось очень много, причем он был громок и разнообразен. Спустя минуту из шумовой завесы вылетел визжащий Ральф на трех ногах; заднюю правую он поджимал к брюху, но и на оставшихся лапах пес бежал резво и в охотку.

Прыгнув в «жук», Ральф забился под сиденье, и лишь отчаянный скулеж напоминал о случившемся.

– Вы что, собак завели? – тупо глядя на Черчека, осведомился лейтенант. – За домом держите? Завели, да?!

– Не-а… – равнодушно отозвался Черчек. – Приблудные, наверное. Лишь бы Йориса мне не покусали, а твой кобель нам до подштанников…

* * *

…Короче, в полдень лейтенант уехал. И приехал к полудню, и уехал сразу же, потому что скандал с Ральфом занял очень немного времени. А Инга, спрятав билет в сумку и тут же забыв о нем, принялась вместе с Иоганной промывать, мазать мазями и бинтовать разодранную руку Йориса, прокушенную в двух местах.

Йорис морщился, кряхтел, собирался ругаться – да так и не собрался.

Инги стеснялся.

– Мамаша твоя, Ганна, такие дырки штопать умела, – заявил Черчек, неслышно подошедший сзади. – Ох, и умела… И бабка ее тоже. Ее Бредун учил, а уж он-то мастер на всякие штуки! Пошепчет-пошепчет, пальцами помнет, а то и слюной помажет – никаких трав не надо. Дед мой все пытал его – откуда, мол, да что, – а он молчит, сливянку хлещет и улыбается. А к бабам ласковый был, разговорчивый… вроде Йориса, только умнее. Ты вот, Йорис, виду не подавал, а я знаю, что ты Вилу, жену мою, а Иоганнину мамашу, слушать слушал, а терпеть не мог… ну и зря. Бредун ее уважал…