Затем Амедео получил письмо, где его ставили в известность, что Флавио был награжден il duce медалью за заслуги в войне с англичанами в Египте. Сержант вложил медаль в письмо, так как это было все, что осталось от Флавио при отступлении.

Взяв в руки медаль, Амедео, понурив голову, попросил всех посетителей покинуть бар и запер двери.

– Бар не откроется, пока не найдут нашего Туллио, и Флавио, и Аурелио.

Он удалился на чердак в свой кабинет, где сидел и натирал медаль Флавио, как будто хотел стереть рельеф il duce с бронзовой поверхности. Он опять, будто под действием наркотика, погрузился в свои истории. Тем временем Пину позвали в школу на неполный рабочий день, так как профессор Каллейя сражался в Триполи. Она выполняла свои обязанности спокойно, но по дому передвигалась как во сне. Ее больше не посещали ни гнев, ни страсть. Марии-Грации казалось, что она живет не с матерью, а с ее тенью и с тусклой беспомощной копией отца, который теперь ходил ссутулившись, как старик.

«Дом на краю ночи» стоял закрытым. На зеркалах позади стойки, где витиеватым шрифтом было выгравировано название бара, проступили зеленоватые пятна, всюду сновали ящерицы, оставляя четырехпалые следы. Под действием солнца и пыли бар, как и все на острове, быстро тускнел и вскоре сделался похожим на выцветший снимок.

Взросление Марии-Грации завершилось в этой благоговейной тишине. Она с нежностью заботилась о родителях, раздавленных горем, но внутри у нее бушевала буря. Она-то не была раздавлена. Ей скоро должно было исполниться семнадцать, и жизнь в ней так и рвалась наружу. Она задыхалась в душной атмосфере отчаяния. В отличие от родителей, Мария-Грация не желала верить, что братья не вернутся домой, что Туллио никогда больше не застукают в кустах бугенвиллей с девушкой и Флавио никогда не протрубит свой фашистский марш. Тяжелей всего были мысли об Аурелио, который (она не рассказывала об этом родителям, да и себе позволяла вспоминать лишь изредка) проскользнул в ее спальню под утро перед отъездом и плакал, прижавшись к ней, объятый страхом. Самый добрый из ее братьев, Аурелио походил на нее, она это знала. Он не хотел покидать остров, он так любил эти зашторенные полудни, эти разомлевшие от жары и тишины дороги. Аурелио хватало этого маленького мирка, и все же он оказался за морем и сгинул в африканской пустыне. Если бы она позволила себе сосредоточиться на всем этом, подобно родителям, она бы просто не смогла жить дальше. Ради собственного спасения Мария-Грация решила, что не будет верить в их гибель.

После печальных новостей о мальчиках Эспозито в «Дом на краю ночи» явились представители il conte с предложением купить бар.

– Почему бы и нет, – махнул рукой Амедео.

– А что будут делать Туллио, Флавио и Аурелио, если мы продадим бар, пока их нет? – спросила Мария-Грация. – Имей же здравый смысл, папа!

– Баланс больше не сходится, – ответил Амедео. – У меня нет сил заново открывать бар.

Тогда Мария-Грация, которая больше не могла смотреть на страдания отца с матерью, взяла все в свои руки. Она окончила школу с блестящими отметками: у нее были только восьмерки и девятки и даже десятки по арифметике и итальянскому. Так и не открыв книги, которыми ее наградили, – Пиранделло, Данте и сборник фашистских стихов, – она убрала их подальше и на следующее утро принялась спасать бар. Если ее родители не в состоянии больше заботиться о «Доме на краю ночи», этим займется она.

Мария-Грация распахнула двери и возобновила работу, пусть и в ограниченном режиме, только бы отсрочить финансовую катастрофу, что нависла над их семьей подобно тому, как тень поражения нависала над всей страной. Разогнав ящериц, хозяйничавших в баре, она протерла зеркало, увидела в нем отражение пронзительно синего горизонта и на миг представила, как ее братья, герои войны, появляются из-за этого горизонта. Она к тому времени станет взрослой женщиной, получит образование…

Сигареты и спички, привозимые с материка, достать было невозможно, как и жевательную резинку, и ликер: судно с грузом угодило в Мессинском проливе под бомбежку. И фисташки для выпечки, которые поставляли с Сицилии, больше нельзя купить, так как сицилийские крестьяне, половину которых забрали на фронт, съели весь урожай, чтобы как-то пережить зиму. В начале войны хозяйки Кастелламаре разобрали все запасы с материка: консервированные фрукты и какао из лавки Арканджело, biscotti[44] и жирную салями. Мария-Грация не могла найти кофе для бара, а какао и вовсе превратилось в воспоминание. Булочник теперь пек только грубый деревенский хлеб, если вдруг с материка привозили муку, но и этого хлеба, сухого и жесткого, едва хватало. Свиньи отощали, и мясник нарезал мясо тонюсенькими ломтиками, чтобы побольше продать за ту же цену. Все, что выросло в лето 1942 года, было уже собрано, но самые отчаявшиеся из крестьян бродили по полям, подбирая просыпавшиеся зерна, как это делали в девятнадцатом веке. Люди выискивали в заброшенных садах одичавшие апельсиновые деревья, на которых могли уцелеть неказистые плоды прошлогоднего урожая. Если повезет, апельсин мог оказаться и сочным, но, как правило, плоды были сухи как песок. Крестьяне собирали «зелень» – молодую ботву, которую можно было пустить в еду, целыми днями бродили с ведрами по берегу в поисках больших улиток babbaluci, что выползали после дождя, или рвали орехи в колючих зарослях графских охотничьих угодий.

К концу войны уже все на острове питались исключительно улитками и сорняками. Мария-Грация подавала печенье, лишь отдаленно напоминавшее довоенное, зато у местных вдов ей удалось раздобыть домашние arancello и limoncello, а то, что она называла caffe di guerra[45], было кипятком, подкрашенным кофейной пылью. Но люди приходили в «Дом на краю ночи» – пообщаться да пожаловаться друг дружке на жизнь. Мария-Грация изобретала для своих гостей фантастические блюда буквально из ничего: домашний лимонад, но без сахара, кофе из цикория, вместо печенья хлебные корки с помидорами, они же с луком и с зеленью.

Остров находился практически в полной изоляции, поскольку вокруг курсировали вражеские корабли, впрочем, и доставлять было нечего. Однажды вечером ‘Нчилино, зять Пьерино, привез на своей лодке несколько радиоприемников и объявил, что продаст их тем, кто даст лучшую цену. Мария-Грация подстерегла его на прибрежной дороге и потребовала показать добычу. Два приемника промокли, у одного была разбита шкала, но один был как новенький.

– Если он работает, я покупаю, – сказала девушка.

В баре требовались перемены. Сознавая это, Мария-Грация в приступе расточительности – из-за чего потом не спала несколько ночей – спустила прибыль за два месяца на радиоприемник, перебив предложение Арканджело, который рвался купить его для своей лавки. ‘Нчилино достал (одному ему ведомыми путями) батарейки, и радио ожило.

Мария-Грация поставила приемник на барную стойку. Она любила слушать радиостанцию Би-би-си, которую иногда удавалось ловить с Мальты («при правильном ветре», как утверждала Джезуина), а также музыкальные станции, крутившие джаз или оркестровую музыку, так отличавшуюся от заунывных песен острова, кроме которых она ничего, по сути, и не слышала в своей жизни. Но прежде всего девушку интересовали военные сводки. Теперь она была хозяйкой бара. Надеясь, что радио в любой момент может сообщить новости, касающиеся сыновей, племянников, внуков, жители острова теперь целыми днями торчали в баре, собравшись вокруг приемника и раскошеливаясь на целую лиру за caffe di guerra и кусок черствого хлеба с кучкой зелени.