Взошли на мост, а тюря лежит-полёживает на золочёных досках. Лешик рассердился, столкнул её в воду: ешьте, рыбы! Те, конечно, обрадовались. Им, рыбам, чем мягче, тем лучше. Да и откуда они знают, что это жвачка Бабы-Яги. Небось кто такая Баба-Яга, и то не знают. Съели тюрю и уплыли. А тряпку рак утащил в свою нору.

Золочёный мост давно позади, а Кузька всё провожает. Лешик проводил его назад, чтоб не заблудился. Потом Кузька проводил Лешика, потом Лешик Кузьку. В лесу летали снежинки. У Лешика слипались глаза. Наконец он нехотя сошёл с моста, долго махал на опушке, потом исчез, пропал в лесу. Только голос, как смешное эхо, долетал из чащи: «Кузя! Не бойся!» Но вот и голос утих. Будто никогда и не было маленького зелёного лешонка. Так, предание. То ли был, то ли нет.

Долго стоял Кузька на мостике. Дом у Яги богатый, но один на поляне. Ни других домов, ни плетней, ни огородов. Мутная река вокруг лужайки и лес, чёрный, голый. Вдруг домовёнку почудилось, что чёрные деревья крадутся к мосту, хотят Кузьку схватить. Он — стрелой к дому. И там Баба-Яга встретила его с распростёртыми объятиями.

Лешик вернулся в берлогу, печально поглядел на короб с сухими листьями, где когда-то спал Кузька. А может, никогда и не было толстого лохматого домовенка. Так, предание… Под листьями что-то блеснуло. Кузькин сундучок! Какая в нём тайна? Лешие не успели узнать. И Яга не узнает. Хитрая, тайком от Кузьки попросила. Лешик запрятал сундучок получше и уснул до весны.

Тут в берлогу тихо вошла Лиса. Увидела два вороха сухих листьев, большой да маленький. Лиса давно нашла Кузькину деревню. Это всё куры виноваты, из-за них задержалась. Убедившись, что Кузьки нет, Лиса так же тихо ушла.

А Медведь тоже искал дом, да забыл, какой, зачем и для кого. Нашёл на краю леса замечательную берлогу, улёгся в неё и уснул на всю зиму.

Бездельный домовой

Маленький домовёнок проснулся, протёр глаза. Ни Бабы-Яги, ни толстого Кота не видать. Зевнул, потянулся, вылез из-под одеяла, сел за стол завтракать.

Чугуны в печи булькают. Сковороды шипят. Огонь трещит. Возле печи топор прыгает, рубит дрова. Поленья — раз-раз! — одно за другим скачут в печь.

«Вот недотёпы! — думает Кузька. — Ежели научились прыгать, упрыгали бы куда подальше, подобру-поздорову. А то на тебе — прямиком в огонь. Лучшего места не нашли. Да что с них взять? Нет у них своей воли. Чурка — она чурка и есть».

Наелся, вылез из-за стола, думает, чем заняться.

Тут что-то накинулось на домовёнка, елозит по лицу. Он испугался, отмахивается, отпихивается. А это — полотенце. Утёрло ему нос и улетело на вешалку. А по полу-то, по полу веник бегает, по углам похаживает, лавки обмахивает, сор выметает. А мусор-то, мусор — этакий прыткий, сам перед веником скачет. Потеха! Допрыгали так до двери. Впереди мусор, за ним веник, следом Кузька скачет и хохочет. Дверь сама настежь. Сор-мусор улетел по ветру, веник на место убежал. Кузька остался на крыльце.

На круглой поляне перед домом Бабы-Яги бабье лето. Трава зеленеет. Цветочки цветут. Даже бабочки летают. В траве какой-то зверь резвится, за ними гоняется. Что за зверь такой? Не съест ли?

Кузька — в дом. Поглядывает в окно. Думал-думал, не помнит, сколько пирогов съел для подкрепления ума, и ведь догадался: толстый кот резвится на поляне, кто же ещё! Играть — так вместе! И бегом на поляну.

Кот носится как угорелый, на Кузьку никакого внимания. Поймает бабочку, крылышки оторвёт и — за следующей. Выбирает, какая покрасивей.

— Или ты с ума спятил? — грозно закричал домовёнок. — Тебе бы так пооторвать уши! Безобразник этакий!

Кот молча помыл лапкой лапку и скрылся в доме. Кузьке тошно было и глядеть на Кота. Ушёл подальше от дома, к речке, побрёл по жёлтому песочку. Волны крались за ним, слизывали следы. Вода в речке мутная, не поймёшь, то ли глубоко, то ли воробью по колено. Ни птиц, ни зверей, никого. Хоть бы лягушка проскакала, укусил бы комар или муха. Осень, что ли, всех припрятала или всегда здесь эдак? Кузькину тень и ту будто смыла мутная вода. Солнышко светит сквозь какую-то мглу.

Жёлтый песочек кончился. За ним — осока, болотце, чёрный дремучий лес. Из лесу донёсся тягучий вой. Ближе, ещё ближе: песня разбойничья! Это Баба-Яга плывёт в свой дом для хорошего настроения.

Кузька спрятался в траву. Что, если настроение у Яги не успеет исправиться? Но чем ближе песня, тем веселее. А когда из-за поворота, из лесной чащобы по речной излучине вылетело корыто, песня уже была хоть куда. Прибрежное эхо подхватило её. Развесёлые «Эх!» да «Ух!» заухали, загудели над круглой поляной. Корыто причалило у моста. Серебряные колокольцы звякнули, золочёные доски брякнули. Баба-Яга прыгнула на берег. Дятел уже сидел на золочёных перилах.

— Ах ты пташечка-стукашечка моя! — пропела Баба-Яга. — Всё-то он тукает, стукает, головушку мозолит! Всё б ему тук-тук да стук-стук! Ах ты молоточек мой алмазный, кияшечка ты моя!

Осмелевший Кузька вылез из травы:

— Бабушка Яга, здравствуй! А зачем Кот бабочек ловит?

— Ах ты чадушко моё бриллиантовое! Всё-то ему знатеньки надобно, такой разумник! Крылышки оторвёт — подушечку набьёт, а скучно станет — скушает. Это котик с жиру бесится, деточка, — ласково объяснила Баба-Яга. — Ну, пойдём чай пить. Самоварчик у нас новёхонький, ложечки серебряные, прянички сахарные.

— Иди, бабушка Яга, пей! Ты с дороги, — вежливо ответил Кузька, в дом идти ему не хотелось.

— Дятел! — позвал он, когда Яга ушла в дом. — Давай играть в прятки, в салочки, во что хочешь.

Дятел глянул свысока и продолжал долбить дерево. Кузька вздохнул, пошёл пить чай.

Зимой и Бабы-Яги

Жил маленький домовёнок у Бабы-Яги всю зиму. Непогода, вихри, стужа, сам Дед-Мороз стороной обходили круглую поляну. Не хотели, наверно, связываться с Ягой. Кузька всё ждал: вот-вот загудит в трубе злая тётка Вьюга, свирепый дядька Буран распахнёт дверь, швырнёт в избу пригоршню снега, Дед-Мороз застучит, заскребётся в избу ледяными пальцами.

Но Вьюга ни разу не свистнула в трубу. Буран не подлетел к крыльцу. Метель с дочкой Метелицей гуляли на других полянах. Дед-Мороз не дышал на окна, они так и остались прозрачными.

Кузька смотрел, как