И вот после этого всего встретила эту девушку черненькую, она была моложе Шуры, но похоже, что ее любила. А Шура уж ее любила точно, говорила, что она просто жизнь ей спасла. У этой черненькой, у нее еще такое чудное имя было… — Евгения потерла переносицу, — нет, сейчас уже не вспомню… красивое имя, древнее такое… Ну, в общем с ней тогда в клубе Шура и сидела. Видно было, что они не просто так вместе и что это у них надолго. Шура, конечно, на людях это никак не показывала. Она всегда раздражалась, когда две девушки на людях целовались или обнимались, явно чтоб позлить пенсионеров в метро, а прочих вокруг просто шокировать. Но видно было, что у них всерьез все. Я ей даже позавидовала. По-доброму, конечно. Мы когда в машине ехали, с вокзала в Кеми, я спросила, по-прежнему ли она с этой девушкой. Она сказала: «Сама не знаю», так что, видимо, какие-то у нее с ней были проблемы. Потом так говорит, вроде как шутит, но печально: «Знаешь, как в песне: «Когда любовь прогорит, останется лишь пепел. Кто знает, почему любовь проходит». Хорошая песня, в этом сезоне везде ее крутят». И затем спросила вдруг: «Знаешь, кто такая была Кассандра?» Я сказала, что не помню, кажется, какая-то дама из древней истории. «Она была пророчица. Все о себе знала — и когда умрет тоже. А что сделаешь, если так судьба указывает? И очень она мучилась, ее в плен взяли и повезли из дома. Она знала, что ее там убьет ревнивая жена того, кто ее в плен взял. И хотя знала уже, как именно умрет и когда, все равно очень ей было страшно. Вот и я вроде нее». И больше Шура ничего не сказала. Молча у причала расплатилась и вылезла из машины. Я еще долго под впечатлением была — так она грустно говорила. Ничего, если они расстаются, этим переболеть надо, как гриппом. Вот, думаю, она и болеет.

Евгения замолчала. Овчарка спросила:

— А вам не показалось, что она кого-то боялась? Кого-то, кто на катере был?

— Нет. Да она больше грустила, чем боялась. Хотя немного вроде и боялась тоже.

— А на катере больше вы не разговаривали?

— Нет. Я вышла покурить, постояла у борта. Видела, как она на корме сидит в таком еще красном пледе в клетку. Задумчивая такая, я к ней даже и не подумала подойти. Когда так переживает человек, его всякие с бесполезными советами и жалостью только раздражают. «Им хорошо рассуждать — у них-то все нормально, их любят» — так обычно думаешь и только бесишься, когда с разговорами пристают.

Овчарка от такой истории загрустила. У нее даже голова стала болеть.

— Спасибо, — автоматически сказала она, — вы мне очень помогли.

— Хорошая ты девчонка, Овчарка, — сказала Евгения и попросила счет.

— А что, вы теперь не одна? — спросила Овчарка. — Нашли ту домашнюю девочку?

— Да, представь себе.

— А что же вы тут одна, без нее?

— Я так думаю, что надо иногда отдыхать друг от друга. А то получится, как вот у Шуры с той.

— А вы еще на острове долго будете?

— Неделю точно. Если какие-нибудь вопросы, ищи меня в Арт-ангаре. Я там каждый вечер бываю.

— Это что?

— Это ангар, под клуб переделанный, всякий тебе его укажет. Туда не только «розовые» ходят, там элита всякая творческая собирается из приезжих москвичей. На гитаре играют, болтают. Ты ездила уже на Маяковую гору?

— Ага. Стоящая экскурсия, — ответила Овчарка, — вот только не знаю, где бы еще побывать.

— На Успенский остров плавала?

— Нет, а где это?

— Его отсюда видно, если погода ясная. Небольшой островок. Я не была, но мне рассказывали о нем. Можно лодку нанять, а можно катер. Катер, конечно, дороже. К тому же, если плывешь на лодке, есть риск, что отнесет куда-нибудь в сторону. Там никто не живет, там хоронят людей. Весь остров — одно большое кладбище. Есть очень старые надгробия. Раньше одних монашек хоронили на нем, теперь всех, кто умирает на Бабьем. Туда лучше плыть с Тамариного причала. Все, собственно, за одним плывут — свое будущее узнать.

— Будущее? А как?

— Там есть над могилой какой-то женщины часовенка. Войти в нее нельзя — заперта. Говорят, что в ровно в полночь надо встать к ней спиной и слушать.

— Что слушать?

— Не знаю, чушь это все. Но кладбище очень живописное, в любом случае туда стоит сплавать. А часовню эту найти легко — она там одна такая. На ней еще все пишут свое самое заветное желание, она вся почти в надписях.

Евгения спрятала кошелек в сумку и поднялась.

— Обязательно приду как-нибудь поглядеть Арт-ангар, пока вы не уехали, — пообещала Овчарка и встала сама.

Евгения пожала ей крепко руку.

— Хорошая ты. Не зря тебя Шура выбрала. По первому разряду все напишешь, я уверена. Если больше не встретимся, всего тебе хорошего. Я б тебя погулять в нашей компании пригласила, но, видать, ты не из таких. Я бы, может, за тобой и приударила, но больно уж ты маленькая. Такая вот и будь. Смотри не испорться.

И Евгения ушла. Овчарка обиделась — вот, назвали маленькой. Вроде того, не возьмем тебя с собой, ты во взрослых разговорах ничего не поймешь. Овчарка вышла на крыльцо. Васса ждала ее не около столовой, а у магазина. Стоя спиной к площади, она разглядывала объявления на стенде. Коза радостно, как собачка, которая долго ждала хозяина, подбежала, ткнулась мордой в ладонь Овчарки и обнаружила там корку хлеба, которую Овчарка для нее прихватила.

Овчарка рассказала Вассе все, что слышала от Евгении, пока они шли вдоль бухты.

— Прямо не знаю, — сказала Овчарка, — только прицелюсь — и мимо. И Евгения эта не убивала ее. Она честная и вроде даже добрая, хоть строгой все время хочет казаться.

— Тебе их надо сильнее прижимать. Что же тебе, убийца в минуту признается? «Это все я, — закричит, — простите меня, люди добрые»? Расскажи еще раз, какие она тебе комплименты рассыпала, — съязвила Васса.

— Ничего она не рассыпала. Просто я ей понравилась как человек. Понимать надо. Знаешь что. Сегодня ведь вторник?

— Ну?

— Теперь часов одиннадцать. Сейчас принимают записочки для старца. Пойдем еще попытаем счастья. Может, встретим и этого отца Панкратия с его бабой. Что ж делать, они — единственные, кого я теперь могу подозревать… Слушай, давай козу как-нибудь назовем, а то что она ходит безымянной.

— Дереза, — предложила Васса.

— Ну что ж, пусть Дереза. — И они вошли в ворота монастыря.

И снова у высокого крыльца было полно людей. Овчарка написала на листке: «Это опять я, Овчарка. Спасибо вам большое за Большую губу. Но помогите мне, пожалуйста, еще». И снова Овчаркино имя выкрикнули последним. Она взлетела на крыльцо.

— Тебе велено сказать: «Федорку слушайся», — сказал ей худой голубоглазый монах, старцев келейник. Странное дело, он протянул Овчарке обратно ее деньги и сказал: — Тебе отдать велено.

Овчарка было рот открыла, чтобы спросить, кто такой Федорка, но монах уже ушел с крыльца. Овчарка спустилась с лестницы задумчивая и сразу потащила Вассу к стенду с картой острова. Они долго изучали названия речек, озер, рощиц, но никакого упоминания о Федорке там на сей раз не было.