Ведьма понятливо закивала, крикнула что-то палачам, и они приволокли немке весьма симпатичного молодого человека. Одет он был в набедренную повязку и кожаный ошейник. Не успела я удивиться – снимать с парня явно нечего, – как Платон перевел нам, что он будет прислуживать той, которая выиграет.

– В каком смысле? – поинтересовалась Лариса.

– Ну, не знаю. Вино там подавать, наверное.

Мы с любопытством таращились на немку, стукнувшую кружкой об стол. Она, само собой, выиграла и нашла молодому человеку весьма, на мой взгляд, странное применение – заставила его опуститься на четвереньки, поставила ему на спину пепельницу и кружку с пивом и осталась очень довольна таким необычным столиком.

На следующий день мы опять поехали в город, только сначала выписались из гостиницы. Думаю, хозяин был вполне удовлетворен суммой компенсации за битые стекла, потому что провожали нас душевно и звали приезжать еще. На вокзале мы закинули вещи в камеру хранения и пошли бродить по городу, на этот раз как-то естественно разделившись на парочки.

Должна сказать, что местное горячее вино – жутко коварная вещь. Я пила его за обедом, потом – еще стаканчик, а потом, кажется, еще. Оно вкусное и горячее, пьется просто как компот. Но по мозгам ударяет довольно сильно. Короче, пока Дим выбирал в лавке какие-то сувениры для своей мамочки, я углядела напротив очередной салончик, где предлагали сделать татушки, и опять начала к нему вязаться. Муж высказался в том смысле, что есть масса более интеллектуальных способов подчеркнуть свою индивидуальность. Вот хотя бы научиться программировать на простейшем уровне.

Я обиделась. Значит, я недостаточно интеллектуальна для его высочества? Да сам ты простейшее! Программер чокнутый! И подарки он, видишь ли, маме выбирает! Я, может, тоже хочу! Короче, я выкатилась из лавочки злая-презлая, продавцы и Дим с опаской смотрели мне вслед. Но не могла же я отступить. Я прямым ходом зарулила в салон и потребовала альбом с татуировками. Тут же нашелся милый мальчик, прилично говорящий по-русски. Он разливался соловьем, но у меня все же хватило ума ограничиться временной татушкой. Парни пожали плечами и сдали меня девице, которая по-нашему не понимала, но зато быстро и чисто нарисовала мне на коже предплечья браслетик с листочками и цветочками. Получился он, на мой взгляд, совершенно замечательный, прямо жалко было одеваться – так хотелось похвастаться. Однако, покинув салон, я обнаружила исчезновение гораздо более важного элемента – Дим куда-то ушел! Без меня! День просто померк. Ну что же это такое? Мне что, теперь ничего нельзя без предварительного согласования? Хоть бы позвонил и сказал что-нибудь! Где вот я теперь его искать буду? Я оглянулась. Так, кажется, это недалеко от еврейского квартала. Ну и куда бы мне податься? В принципе я и без мужа неплохо время проведу – пока еще не темно, схожу в синагогу – в жизни не была, интересно ведь.

Улица вдруг наполнилась шумом. Я торчала на тротуаре, жмурясь от низкого солнца и с интересом глядя в конец переулка. Вот выскочил человек, за ним еще, в руках у некоторых колыхались флаги, к моему несказанному удивлению – со свастикой. Открыв рот и не в силах вернуть челюсть на место, я смотрела, как на улицу вываливаются – словно пауки или скорпионы из перевернутой банки – крепкие молодые люди в черной одежде. Они что-то недружно скандировали и шли кто в лес, кто по дрова, потом вдруг начинали печатать шаг, и ладони взлетали вверх в хорошо знакомом по фильмам нацистском приветствии. Первой моей мыслью было, что это кино. Город – идеальная декорация, и какой-то энтузиаст-режиссер выгнал второго января на улицы массовку, чтобы отснять нужные сцены. Однако нигде не было видно машины с орущим в мегафон гением и кинокамер. Зато лица парней являли целую гамму чувств: от злобы до пьяноватого веселья. И тогда мне стало страшно.

– Туська! Танька!

Я закрутила головой – на другой стороне улицы маячил Дим. Я замахала ему рукой изо всех сил, но толпа уже разделила нас. Я вжалась спиной в стену дома, не зная, куда деваться от взглядов распаленных юнцов. Двое из них отделились от толпы и направилась ко мне. Я попыталась нырнуть обратно в салон, но двери были уже заперты, а когда оглянулась... впрочем, я поняла, что они уже за моей спиной, еще раньше – по их тяжелому дыханию, запаху спиртного и пота. Боже, от них разило, как от свиней! Я отмахивалась изо всех сил, не давая себя лапать, и вдруг за их спинами возник Дим. Как-то он все же переплыл реку черных пауков, текущую по улице. Дим схватил за плечо одного из уродов, которые меня доставали, и въехал ему в челюсть. Потом, не теряя времени, пнул по яйцам второго, схватил меня за руку и рванул бегом вперед по улице. Толпа взвыла, и я поняла, что сейчас нас будут убивать. Но из-за угла навстречу нам вынеслись юноши с палками и дубинками, кое у кого были смешные пейсы или кипы[1]на макушках. Мы проскочили мимо них, с облегчением слушая нарастающий вой полицейских сирен. Дим дернул дверь кафе, мимо которого мы пробегали, но оно тоже оказалось закрыто. За дверями, прижавшись к стеклу, стояли официантки и с интересом смотрели на нас. Только тут я поняла, что опять реву, но сделать ничего не могла. Я чувствовала, что толпа сзади, что немногочисленные еврейские мальчики не сдержат бритых бугаев, а полиция только разворачивается в близлежащих переулках. Дим коротко глянул через плечо, и я видела, что он тоже напуган безысходностью нашего положения. И тут дверь кафе распахнулась, высунувшаяся девица залопотала что-то по-чешски, призывно размахивая руками.

Дим втащил меня в кафе и потянул в глубь помещения. Тут оказалось немало посетителей: люди сидели за столиками с видом пассажиров, застрявших в аэропорту, пережидали суровые погодные и политические условия. Они немного на нас поглазели, но потом перестали, и я поревела от души, прижавшись к плечу Дима.

– Я так боялась, что они тебя убьют... они такие злые... – бормотала я.

– Ничего, ничего, Туська, все кончилось, сейчас чайку попьем. Или давай возьмем тебе горячего вина... – утешал меня Дим.

– Ох нет, вот вина, пожалуй, больше не надо. Я от него глупею. Рвану опять куда-нибудь самоутверждаться, а там, там... Голем вот вылезет. И придется тебе опять меня спасать.

Тут к нам подошла девушка – та, что открыла дверь. Посмотрела на меня, покачала головой:

– Пойдем ко мне. – Она говорила с акцентом и местами неправильно, но понять было можно. – Тебе нужно причесаться и умыться.

За стеклами витрин как раз развернулось сражение между полицией и неонацистами. Мне было страшно и не хотелось слушать крики, а потому мы последовали за девушкой в квартиру над кафе.

Руфь – так звали официантку – оказалась настоящей болтушкой. Она усадила Дима в гостиной и принялась хлопотать надо мной, не умолкая буквально ни на минуту. Через некоторое время мы уже знали, что она дочь хозяина кафе. Ее папа еврей, а мама была русской, поэтому она, Руфь, так замечательно говорит на нашем языке. А вот жених ее немец, и скоро она станет фрау. Ой, вы тоже жених и невеста? Как это здорово! А кольца уже купили? А жить где будете? Я не хочу оставлять папу одного, но Янош такой энтузиаст, он не сможет и не захочет работать в кафе. О! Янош! Он самый замечательный! Представляете – он историк! Они с папой прекрасно ладят друг с другом, потому что папа тоже обожает историю. По молодости даже мечтал стать вторым Шлиманом и ездил в Египет. Но ничего не нашел, хотя до сих пор мечтает раскопать хоть что-нибудь. Ну как? Может, все же вина? Нет? Тогда кофе!