Зато когда я подрос и в силу вошел – маманя, кажется, и рада была, что я никакой не балерун и не музыкант чахлый. У нас-то в квартире воронья слободка еще та была. Машинное масло под дверью разлить или гвоздиков в сапоги насыпать – это так, мелкая мелочь. Маманю соседушки и убить пытались – когда она какой-то очередной увертюрой заслушалась и забыла, что у нее в кухне на плите макароны кипят. До кастрюли-то чужой никому дела нет, а что плиту залило и пожар едва не начался – это соседей взбесило. Всем скопом в комнату ввалились. Сначала орали, что на выселение подадут, и требовали, чтоб она лужу от этих макарон убежавших языком вылизывала, а старушка ж моя ответить не может, только извиняется. Ну, а в коммуналке, коли признал свою вину, значит, слабак, и получай по полной программе. Вот и попробовали всей кодлой в окно ее вышвырнуть. Спасибо, я во дворе болтался, услышал скандал, примчал, разогнал их. И потом еще всю ночь возле мамани сидел, а она сердечные капли пила и рыдала: мол, за что? Что я им сделала?..

А объяснять ей, что нужно не каяться, а той кастрюлей расплавленной обидчикам по морде, было ведь бесполезно...

Тогда я и провел с соседями своими дорогими работу. С каждым индивидуально. Что кто маманю тронет – будет иметь дело со мной.

Мужики – те не боялись, конечно. Они у нас в большинстве серьезные были, через одного с ходками, им на мой учет в детской комнате милиции начхать. Но на кухне ведь бабы властвуют – а баб я, как мог, запугал. Хоть и пацан еще, всего шестнадцать, но сила – она ж не в возрасте. Маманю и в ее пятьдесят три не боялись, а меня лет с четырнадцати уже полрайона обходило стороной. И соседки тоже, конечно, нарываться не рисковали. Особенно после того, как я самой горластой из них торт на морду надел.

...С одной только никак не получалось справиться. С Кирилловной. Ух, и стерва же была! Семьдесят годков, а бухала, как молодая. И любовников водила – таких же старых пердунов. А материлась как! И сильная, зараза... Я ее однажды к стене прижал, скрутил, горло стиснул, а она нет бы обмякнуть – вырывается и коленкой меня по причинному месту, да со всей силы!

Чуть не убил ее тогда – спасибо, мужики растащили...

А тот, настоящий раз – он совсем по-глупому получился.

Прихожу однажды домой. Ночь, свет везде потушен. Только из-под двери нашей полоска пробивается, и еще, слышу, какой-то хруст. Открываю и вижу. Маманя моя, от страха вся белая, в угол забилась. А перед ней Кирилловна. Топчет коллекцию мамашкину – кассеты со всеми ее композициями музыкальными. И шипит какие-то гадости очередные. Ну, что трындит – это дело обычное, а ведь музыку свою маманя лет двадцать собирала. Покупала, переписывала, каждая кассетка в своей коробочке, учтена, подписана... Вот и не выдержал я. Приложил старуху неожиданно, с размаху, чтоб среагировать не успела. Думал, дай бог с ног сбить, корову такую, а вышло, что убил. Она головой об угол стола ударилась, и все, кирдык.

А на суде, кстати, все соседи, несмотря на войну нашу, меня защищали. И участковый на моей стороне был. Кирилловна – она ведь всех достала, не только мою мать. Даже сын ее кровный на суде мне сказал, как мужик мужику: спасибо, мол, избавил... Потому и дали мне как за убийство по неосторожности. Но все равно: жизнь – под откос. И главное, не моя, а маменькина. Она ведь все надеялась, что я в люди выйду. Не в музыканты, конечно, но хоть в слесари шестого разряда. Как этот хмырь, Гоша, ее герой любимый. Из «Москва слезам не верит».

Но я тоже за мать боялся. Ведь она и прежде лапшой была, а сейчас совсем раскисла. Как одна без меня будет? Да еще и в квартирке нашей ненормальной?! Потому, когда после суда свидеться удалось, я велел: бросай, мол, все, и работу свою грошовую, и слободку эту поганую – уезжай. Хоть куда. А лучше – куда подальше. В Узбекистан, например. В Средней Азии тогда, если из самой Москвы специалист с высшим образованием прибывал, сразу комнату в общаге давали. А потом и квартиру...

* * *

– Вот и вся, милая Надя, история, – усмехнулся Егор. – Мама меня послушалась. Перебралась в Коканд. Устроилась на работу. Прижилась. Только переживала очень, что навещать меня далеко... Но пару раз все-таки выбиралась... А я, когда вернулся в семьдесят девятом, костьми лег, но сделал, чтоб она ни в чем не нуждалась. На двух работах пахал, музыкальную коллекцию ей восстановил и обязательно возил ее в Бухару или в Ташкент, когда туда вдруг балеруны московские со своими спектаклями приезжали. А когда совсем состарилась маманя, в девяносто пятом – в Москву ее вернул. Комнатуху нашу в Вороньей слободке, конечно, давно уже прихапали, кокандскую квартиру продать удалось только за копейки. Но я и тут выкрутился. Сподвигнул старушку свою к Крестовской обратиться. Они когда-то не то что дружили, но знакомыми были. И Крестовская открещиваться от давней подруги не стала. Помогла... И только за это я ей по гроб жизни был благодарен. И помогать я балерине взялся – хочешь верь, хочешь нет – от чистого сердца. За то, что она моей мамане помогла... А что квартира мне обломилась, ну, и все прочее – так что ж я, больной, отказываться? Раз предлагают?..

* * *

Июнь в морге – пора горячая, покойники косяком так и прут. Хотя с чего бы? Солнышко светит, впереди лето. Ни тебе слякоти, ни ветров пронизывающих. И кризисов никаких особых в стране нет... А поди ж ты: и самоубийств масса, и внезапных смертей, и всякого криминального душегубства. В день по семь-восемь трупов приходится вскрывать, и на каждого, если делать все, что положено, выходит по три часа. И чего ж получается? Не ешь, не спи, хорошей погодкой не наслаждайся – знай себе, возись в чужих кишках... Ну, всякие криминальные трупы – еще ладно, их вскрывать по-любому положено и интересно даже. Если молодняк, с виду вполне себе здоровенький, привозят, тоже не отмажешься. Не установишь достоверной причины – родственники потом заедят. Но в судебно-медицинский морг кого только не тащат! Потому что правило такое: раз умер человек на улице или дома, значит, вскрытие обязательно. Вчера двоих дядек возрастом под полтинник приволокли. В одной квартире скопытились. Ни ран, ни побоев на телах не обнаружено. Но смерть все равно считается подозрительной, будьте добры, исследуйте! Хотя как будто не видно: бухали дружбаны в честь начала лета по-черному. И добухались. Острое отравление этанолом, от этой «болезни» на Руси чуть не каждый третий мрет. И неужели на всех время тратить, вскрывать? От такого графика и самому помереть недолго...

Жеке было восемнадцать, он работал в судебно-медицинском морге санитаром и навсегда связывать свою жизнь с трупами никак не планировал. Так получилось. В медицинский он провалился, нужно было годик перекантоваться, а в больничку, судна бабкам подавать, идти совсем уж не хотелось. Что работа грязная – это ерунда, но ведь и платят копейки! А друзья, кто уже в мединститутах учился, и подсказали: коли грязи не боишься – устраивайся тем же санитаром, но в морг, лучше в судебный. И зарплата нормальная, и опыт опять же приобретаешь. Пал Палыч, медэксперт, он мужик разговорчивый. Когда вскрытие проводит, всегда все расскажет, покажет. Да и еще одна польза: когда в институте анатомичка начнется, в обморок падать уже не станешь. И девчонок удивишь своим хладнокровием, и печень в трупе по часу искать не будешь, как многие новички...