– Ай, нашла кого слушать! – отмахнулся Роман от попыток его выгнать прочь. – Тем более что прекрасно знаешь о ее матримониальных планах в отношении меня с самого детства. Но ей не повезло, я в тебя влюбился, вот она и ярится. А тут дела похлеще заварились… – он еще ближе придвинулся к хозяйке дома. – Видишь этот медальон?.. А теперь подумай: как он мог меня перекинуть из центра Тихого океана в нашу речку?

На этом последние очаги сопротивления пали. Зинаида сдалась и больше никаких попыток возразить, отомстить или покапризничать не предпринимала. Для своего мужчины она была готова на что угодно, даже на стоическое выслушивание фантазий, выдумок или горячечного бреда.

За короткое время сложно поменять собственное мировоззрение. Еще и в чудо поверить. Причем чудо неоднократное, а также реальное, ощутимое и обозримое. Правда, тут помогала частичная вера Зинаиды в высшие силы и большой пиетет перед мистическими силами. Иначе говоря, в Бога она частично верила, да и факт перевоплощения душ ей оказался близок. Она по профилю своего творчества знала неисчислимое количество мифов и легенд древнего мира и при желании могла защитить несколько докторских диссертаций по этой теме.

Но именно последний аспект очень мешал художнице воспринять тот факт, что Харон – это женщина и что перевозит она далеко не души. Точнее, все-таки души, но в иной, совершенно несуразной форме.

По первому пункту она спорила с отчаянием человека, у которого рушатся фундаментальные основы всего мировоззрения. Какие только доводы не приводила, вплоть до того, что имя Харон – сугубо мужского рода. И назвать так женщину оскорбительнее, чем обозвать ее Иваном.

Веселящийся в сознании Трофимыч тут же возразил:

«Это она зря, имя Иванка для женщин существует у славян. Хе-хе! – После чего явно радовался: – Не поверит она, ни за что не поверит! Хоть ты меня триста раз покажи или дай пощупать. Ха-ха!»

Так, по его предсказаниям, и выходило. Женщина, как только пришло время предъявлять наиболее веские доказательства, чуть ли истерику не закатила, утверждая:

– Если ты мне сейчас нечто такое покажешь, то у меня разрыв сердца случится! Нет! Ни за что!

– Ну ладно, тогда закрой крепко глаза, я тебе положу дельтанга на ладонь, и он с тобой пообщается…

– Нет! Тогда я еще быстрей умру от инфаркта! – не совсем последовательно заявляла Стрельникова, подскакивая на месте и готовясь бежать невесть куда. – Не смей пугать меня этим уродливым существом!

«Вот! Я же говорил, – радовался Дед своей правоте. – Женщина может пострелять из автомата и порезать кинжалом десяток врагов, зато стоит ей показать маленькую мышку, и она превращается в трясущееся растение».

– Как же так? – недоумевал Роман. – Кровоточащую рану на плече ты ушила, не скривившись ни разу, а тут боишься рассмотреть какого-то двуглаза. Они ведь даже не кусаются.

«Жаль, что у меня не получится злобно тявкнуть!» – ерничал Дед.

Вот этим Ландер и воспользовался, наябедничал на своего маломерного соратника:

– А Никита Трофимович сразу утверждал, что ты не способна приподняться над окружающей действительностью. И до сих пор насмехается над твоими надуманными страхами. Еще и пожалел только что о неумении тявкать как собака. А то, говорит, напугал бы тебя еще больше.

Собак Стрельникова с самого детства не то что не боялась, а наоборот, шугала их и строила как злобный капрал новобранцев. И этот момент оказался решающим:

– Ладно! Показывай своего Трофимовича! И пусть только тявкнет!

После чего несколько минут рассматривала на ладони Романа двуглаза, почти не прислушиваясь к ведущимся комментариям:

– Господин Шенгаут умер в возрасте девяноста одного года, так что имей уважение к его сединам. Знания у него огромные, причем подкрепленные научными званиями и регалиями. И даже во Вторую мировую войну он повоевать успел, имеет боевые награды. Именно благодаря его опыту и некоторым специфическим умениям нам удалось переубедить банкира Шеретяна. А также склонить к сотрудничеству твоего сердечного приятеля Беркута…

– Сердечного, говоришь? – тотчас вскинулась Зинаида. – Тогда почему ты мне зубы заговариваешь, а не своей сердечной приятельнице? – Увидев недоуменно приподнявшиеся брови Романа, едко продолжила: – Супружница твоего дяди частенько хвастается, как ты ее домогался в юности и как вы целовались не раз. И она вот-вот вдовой станет, так что примет тебя в дом с благоговейным восторгом.

Ни шутить на тему такого высказывания, ни оправдываться Ландер не стал. Наоборот, очень веско и серьезно попросил:

– Прости. Был неправ, упомянув этого подлого бандита. По его поводу даже шутить нельзя. И упоминать нельзя рядом с твоим светлым образом.

– Мм, как заговорил! – Но появившаяся улыбка показала, что мужчина почти прощен.

– Ну а по поводу Семена, раз уж вспомнили… Неужели так плох? И ты этим не интересовалась?

– Насколько плох твой дядька, не могу сказать. Недавно решила его проведать в больнице, так на Катьку, эту его дуру, нарвалась. Она начала закатывать истерику, вот я и сбежала от скандала на ровном месте. Но по слухам со стороны, да, плох наш товарищ детства. Поговаривают, что у него в самом деле цирроз печени… Если хочешь, завтра его вместе проведаем.

Ландер грустно вздохнул:

– Не мешало бы. Все-таки Сема в нашей компашке самый старший был и самый умный.

– Скажешь такое! – фыркнула Стрелка. – Это он сам пытался убедить окружающих в своем уме незаурядном. Но если бы не ты…

Она наткнулась на укоризненный взгляд и вернулась к рассмотрению дельтанга:

– И что… Никита Трофимович меня сейчас не только видит, но и слышит?

– Отлично слышит. Может отвечать мысленно, если ты его коснешься, или через меня.

Касаться двуглаза мадам пока не решалась:

– А где у него уши? Или дырочки для микрофонов?

– По предположениям господина Шенгаута, звук он улавливает благодаря вибрации своей оболочки.

– А как дела обстоят с запахами?

– Никак. Их словно не существует для него.

– Если на него пальцем надавить?

– Не бойся, глаза не лопнут, – посмеивался Роман. – Оболочка на удивление прочная и упругая. Но вот сам Трофимыч очень сожалеет, что у него ограниченные возможности. Очень он хотел бы познакомиться, как полагается, и поцеловать твою прелестную ручку.

Что-то себе навоображав, Стрельникова сжала ладошки в кулачки и прижала их к себе. На это Дед еще больше развеселился:

«Не только поцеловал, но и облизал бы такую ручку с огромным удовольствием! Да и не только ручку…»

Озвучивать пошлые скабрезности престарелого соратника Роман не стал. Зато сам почему-то сбился на мысли фривольного характера. А чтобы как-то определиться, решил прояснить всю диспозицию: