— Пока не научитесь обращаться с дробями с ловкостью циркового жонглёра, я с вас не слезу, — по-хозяйски прохаживаюсь между рядами.

Чем-то мне начинает нравиться моя нечаянная учительская практика. У меня и возможностей больше. Имею те же учительские права, которые мне охотно делегировал Ильин, плюс подзатыльник могу дать. Штрафное дежурство, минус в общий табель, который висит на стене, это тоже вне власти учителей. А как я некоторых таблице умножения учил? Только кто-нибудь попробует ошибиться — вперёд. Отжимается и на каждом жиме повторяет: семью шесть — сорок два. И так, сорок два раза. Класс смотрит, веселиться и сам запоминает. Выучивали с невероятной скоростью. Как говорится, не доходит через голову, дойдёт через другие места.

Принцип биатлона. Промахнулся? Беги штрафной круг. Что-то вроде игры у нас. Когда вижу глупую ошибку, прихожу в экстаз, — есть сегодня, кому полы помыть, — а пойманный страшно огорчается. Тем самым формируется рефлекс, как делать нельзя. Как у ребёнка, который ладошку к утюгу прижимает. Ему же говорили! Слегка мазни пальчиком, незачем всю руку обжигать.

У нас так же. Моет кто-нибудь полы в классе и слушает мою нотацию:

— Тебе же говорили, что так дроби сокращать нельзя? Говорили. Так что мой дочиста, такова доля всех неграмотных: дворы подметать, мусор собирать, полы мыть. Люди всякие нужны, люди всякие важны! В том числе, тупые двоечники. Хочешь быть двоечником — будь им!

В следующий раз не будет дроби сокращать, просто зачёркивая одинаковые цифры. Ишь, рационализатор нашёлся! Убил бы нахер!

— Виктор! — В двери показывается голова директора. Класс подскакивает. Интересный момент, все учителя меня Витей зовут или по фамилии, полным официальным именем только директор.

— Садитесь, садитесь, — машет рукой Ластик. — Виктор, пройдём с нами.

Уже интересно, с кем это «с нами»? Выхожу за двери, рядом с директором серьёзный худощавый мужчина. По виду обычный клерк, если бы не строгость лица. Прямо-таки неумолимая.

— Следователь Дубов, — представляет мужчину директор, — ему надо с тобой побеседовать.

— После урока, — качаю головой, ишь, быстрые какие!

— Колчин, ты что, не понял? — Шипит Ластик. — Это СЛЕДОВАТЕЛЬ.

— Почему не понял? Всё понял. Я урок веду, вы его сорвать хотите?

Ластик затыкается и прячет глаза от Дубова. Тот глядит с недоумением во строгом взоре. Надо бы помочь «любимому» директору.

— У нас такое часто практикуется, — объясняю следователю. — Ученик готовит урок и проводит. В рамках педагогического эксперимента. Очень сильно влияет на успеваемость. В положительном смысле. Ни одного троечника по математике нет.

Директор не торопится говорить, что троечников в нашем классе по любому предмету нет.

— Так что бросить класс я не могу. После звонка я в вашем распоряжении, — не дожидаясь реакции, поворачиваюсь к двери. И уже в спину слышу торопливое от Ластика:

— В мой кабинет. Сразу.

Сразу, как только. Целый урок из-за них пропускаю. Хорошо, что противный русский. Я не про язык, если что, а про училку. Дефективная она какая-то.

— Привет, Колян! — Из кабинета выруливает один из гвардейцев. Фингал на физиономии почти сошёл, но следы былой красоты ещё остались.

— Здаров, Витёк!

— Всё про меня заложил? Ничего не забыл?

— А то ж… — Жизнерадостный гвардеец ломится дальше по коридору, распугивая мелочь. А мелочь для моих гвардейцев все вплоть до девятого класса включительно. Да и старшие стараются их не задевать.

Диалог наш короткий слышат и засевшие в кабинете. Дверь-то открыта. Директор морщится, следователь держит покерфейс, как ему по должности и положено.

— Присаживайся, Колчин, — приглашает директор, когда я закрываю дверь.

— Колчин Виктор Александрович, ученик 5 «В» класса. Так? — Начинает допрос следователь и записывает в протокол после моего подтверждения.

— Расскажи, Витя, что случилось в школе 27 ноября?

— Вы про этого уголовника?

— Да, с Михаилом Жихаревым.

— Началось-то всё раньше, — фамилию этого Михи раньше не слышал, но догадался. — За два дня, 25 ноября на перемене увидел, как Вася Пономаренко избивает девчонку. Повалил на пол и лупил кулаками. Девчонку не знаю, кажется, его одноклассница.

— И что ты сделал? — Следователь немного оживляется. Но не так, чтобы очень. Видимо, уже что-то знает. Опять же гвардейцам нет резона скрывать.

Директор вздыхает и бросает на меня тоскливый взгляд. Понимаю. Хотелось бы ему скрыть эту историю, но теперь, так или иначе, она всплывёт. А мне-то что?

— А что я? — Пожимаю плечами. — Остановил его и сказал, что так делать нельзя.

— Избил его?

— Нет. Столкнул с девчонки и слегка по солнечному сплетению приложил. После сразу ушёл.

— А дальше?

— За нами семиклассники шли. Ерохин Тимофей и друзья его, Саня и Коля. Вот они с ним и побеседовали.

— Как же они с ним беседовали?

— Не видел, уходил и не оглядывался. Но говорили строго. Можно сказать, по-мужски. Уверен, Вася понял, что так поступать нехорошо, — немного подумав, поправляюсь. — Хотя, судя по всему, не до конца понял. Потому что заступничка этого уголовного привёл.

— Почему ты думаешь, что это он привёл?

— Он рядом был, когда тот моих друзей избивал. И на меня пальцем показывал, типа, я тоже его обижал.

— Эти семиклассники твои друзья?

— Мы рядом живём, в один двор наши дома выходят. Тимофей — брат моего друга и одноклассника Димы Ерохина. А эти двое, Саня и Коля, всегда рядом с ним.

Директор слушает эти расклады с вялым, но интересом. Мне не жалко, об этом все знают. И он мог бы знать, если б захотел.

— Так-так… — следователь даёт мне паузу, делая записи в протокол.

— Что вы сделали, когда увидели, как Жихарев избивает твоих друзей?

— Напали на него, что ещё? — Пожимаю плечами. — Он уже замахивался на Саню, когда мы подоспели.

— Почему учителям и директору ничего не сообщили?

— Вопрос не к нам. Мы были заняты. Без нас хватало, кому сообщить. Это, во-первых. А во-вторых, там географичка стояла, глазами хлопала. Кто ей мешал директору позвонить?

Следователь поворачивает голову на директора. Под его долгим взглядом тот опускает очи долу.

— Кто проткнул ногу Жихареву? Гвоздём или чем-то похожим? — Возвращается к допросу Дубов.

— Не знаю. По запарке мог кто угодно, а после даже не вспомнить, — признаваться даже не помышляю.