Примечательно, что человек, путешествовавший по таким местам, где его соплеменникам вроде бы вообще запрещалось находиться, и не имевший возможности уехать без согласия правителя, тем не менее проводил томные послеполуденные часы в обществе местных “куртизанок”. Как доказал двумя с половиной веками ранее опыт Лодовико Вартемы, такова привилегия, которую предоставлял пленным чужеземцам из далеких стран лишь Восток. Разумеется, сексуальные исследования Бёртона составляли лишь малую часть его более обширных исследований. Он был человеком, который, выступая на протяжении многих лет первооткрывателем и агентом британского колониализма, поглощал целые миры и создавал поразительно подробные и объемистые донесения практически обо всем увиденном – от Синда (провинции сегодняшнего Пакистана) и Танганьики до Солт-Лейк-Сити. Эти его донесения охватывали местную историю, флору и фауну, физическую и нравственную характеристику попавшихся по пути народов, включая их историю, заболевания, архитектуру, кухню, военные укрепления, обычаи, религиозные верования, сватовство, брачные обычаи и многое другое. Ни одна деталь не казалась ему недостойной внимания, и он никогда не упускал случая выказать свою безграничную ученость. “Хиг арабы называют “салаб”, из его длинных жестких волокон они изготавливают веревки, – сообщал он в примечании к своей книге “Первые шаги по Восточной Африке”, представлявшей собой отчет о харарской экспедиции. – Влажные участки земли у подножья холмов, поросшие кустиками этого растения, – излюбленные места обитания песчаных антилоп, куропаток и прочей дичи”. Несмотря на свою эрудицию и хорошее знакомство с поэзией и философией Востока, Бёртон порой выказывает предрассудки, типичные для Британской империи XIX века. По сегодняшним меркам особенно категоричными кажутся некоторые его характеристики жителей Африки и Ближнего Востока. “Могу заметить, что понятия “совесть” в Восточной Африке не существует, а о “раскаянии” говорят лишь тогда, когда жалеют об упущенной возможности совершить смертельное преступление, – писал он в своем отчете о харарской экспедиции. – Характер у ээса [бедуинское племя, которое Бёртон наблюдал в Сомали] детский и послушный, они хитрые и недалекие в суждениях, добрые и непостоянные, добродушные и вспыльчивые, сердечные и бесчестные, славятся своей жестокостью и коварством… Разбойник у них уважаемый человек, убийца – герой (и чем более зверское убийство совершается среди ночи, тем лучше). Честь состоит в человекоубийстве: бедуины подобны гиенам, им нельзя доверять, они в любой миг готовы к кровопролитию. Славой у них почитается причинение всяческого вреда”.

Позднее, когда Бёртон уже испытывал горечь и разочарование, когда его осаждали враги и преследовали карьерные неудачи (он не мог продвинуться дальше капитанского чина в армии и выше младшего консула на дипломатическом поприще), он написал такой трактат о евреях, который привел бы в восторг Адольфа Гитлера.

В фокусе пристального внимания Бёртона всегда находились женщины, которые ему встречались. В его произведениях содержится множество сокровенных подробностей, понятных лишь посвященным, – например, что йеменки смеются над сомалийками из-за их полных бедер, а сомалийки в свою очередь сравнивают “тощие ляжки соседок с лапами головастиков или лягушат”. Он отмечал, что в Сомали мало “шлюх”, но что “из-за бездеятельности мужей” сомалийки предпочитают “заводить шашни с иностранцами, следуя известной арабской пословице: “К новому гостю прикованы все взоры”. А, как заметил один из биографов Бёртона, “кто, как не Бёртон, был таким “новым гостем”?”

И это еще не все, если взять, для примера, все те же “Первые шаги по Восточной Африке” – лишь одну из сорока с лишним книг, написанных Бёртоном. Он сообщал читателям, что “сомалийцы знают лишь один способ заниматься любовью”, а именно лежа на боку: женщина слева, мужчина справа. Еще он очень дотошен и обстоятелен в описании инфибуляции – “этого варварского метода сохранения девственности и целомудрия”, который практиковался в большинстве восточноафриканских племен. Метод заключался в “зашивании половых губ девушки либо кожаным шнурком, либо – чаще всего – конским волосом”. Бёртон, наверняка черпавший свои сведения из реальной жизни, знал и про способы, какими женщины выходили из положения: “Те, кто боится неверности жены, перед отъездом зашивают ей промежность, но женщина, имеющая намерение нарушить верность, запросто разрывает шов, а потом, утолив свои желания, снова зашивает все как было”. Такие подробности сопровождаются огульным обобщением: “Век прекрасного пола в Восточной Африке длится дольше, чем в Индии и Аравии, однако в тридцать лет женские чары уже на исходе, а с приходом старости женщины не избегают чудовищного восточного одряхления”.

Бёртон во многом вторил рассказам более ранних путешественников по Востоку, от Марко Поло до Лодовико. Подобно своим предшественникам, он описывал мир, полный чудес и жестокости, с той лишь разницей, что писал о народах, живших не так далеко от Европы, о народах, которых колонизаторы называли или еще только собирались назвать “туземными”. И это наделяет некоторые, наиболее яркие из его описаний такой правдивостью, что от нее читателя пробирает дрожь. Бёртон был бесстрашным собирателем информации, жадным и неутомимым искателем объективных знаний, и если временами ему не удавалось добиться объективности, то он этой целью все-таки задавался. “Я уже позабыл столько, сколько многие арабисты успели лишь выучить”, – написал он однажды.

А еще Бёртон был беспощаден в своих выводах, хотя ему многое нравилось в этом непохожем на Запад мире, особенно когда речь шла о тех элементах чувственности, которых досадным (по его мнению) образом недоставало в Европе. Он приходил в лирическое настроение в Египте, где открыл для себя арабское понятие кайфа, в котором, по представлению Бёртона, заключалась самая суть различий между Востоком и Западом. Это “смакование животного существования, пассивное наслаждение чистым ощущением, приятная истома, мечтательный покой, строительство воздушных замков, которые в Азии заменяют энергичную, напряженную, страстную жизнь Европы”. Обратной стороной этого восхитительного кошачьего гедонизма выступает непроизвольная, бездумная азиатская жестокость, которую Бёртон описывал с дотошными подробностями. В глазах Бёртона Азия была чуждой, отдельной и обособленной культурной территорией, и для ее освоения требовались наблюдения и опыт, а не фанатизм и шаблонное мышление.

Он рассказал своему командиру в Синде, Чарльзу Нэпиру, о нескольких местных жителях, которые согласились, чтобы их казнили вместо осужденных богатых убийц. Они сделали это, докладывал Бёртон, в обмен на сытную предсмертную кормежку и денежную выплату их прозябающим в нищете семьям. Он знал мужчин, которые отрубали головы своим дочерям и сестрам по подозрению в супружеской измене. В знаменитом донесении Нэпиру, составленном в 1845 году, он описывал бордели, где клиентам предлагались услуги мальчиков и евнухов. Будучи единственным офицером в британском лагере, говорившим на местном языке, Бёртон получил задание заглянуть в эти бордели, так как Нэпир опасался, не окажут ли они развращающего влияния на его солдат. Переодевшись местным, Бёртон “скоротал не один вечер в городишке” (имеется в виду недавно основанный город Карачи) и узнал, что там действуют три подобных борделя и что в них мальчики ценятся гораздо выше евнухов. “Мошонку неизувеченного мальчика можно использовать как своего рода уздечку для управления движениями этого животного”, – пояснял он. Бёртона не ужасала проституция, скорее наоборот, зато его ужасало рабство. Работорговля оставалась довольно заметным и весьма прибыльным делом в Восточной Африке, занимались ею в основном арабские торговцы, и был широко распространен обычай калечить рабов неописуемо жестоким образом. Для Бёртона характерно увлечение сочными, наглядными и порой ужасающими деталями. Путешественник вроде Флобера, просто проезжавший мимо, мог бы лишь отметить присутствие работорговцев. Однажды во время пребывания в Египте Флобер даже описал сцену в Асьюте, столице Верхнего Нила, где рабский караван сделал “вынужденный привал, которым пользуются джеллабы (работорговцы), чтобы изувечить молодых негров, готовя их к службе в гареме”. Но если рассказ Флобера – всего лишь торопливые и поверхностные заметки досужего туриста, то Бёртон, профессиональный путешественник и антрополог, поведал об этой процедуре во всех омерзительных подробностях. В одном из примечаний, которые он собрал в компендиум, посвященный сексуальным обычаям, и опубликовал в качестве приложения к своему переводу “Тысячи и одной ночи”, Бёртон приводит дотошное описание хирургической операции, которой подвергают мальчиков и молодых мужчин, кастрируя их для работы евнухами в восточных гаремах: “Половые органы отсекают одним ударом бритвы, затем в уретру вставляют трубку (оловянную или деревянную), рану прижигают кипящим маслом, а затем пациента помещают в свежую навозную кучу. Его кормят одним молоком, и если он еще не достиг половой зрелости, то, скорее всего, он выживет”.