готы и франки, захватившие провинции страны, море не любили, и корабли строить не умели. Времена вандалов, лихих пиратов, давно миновали, и у константинопольских императоров на море попросту не было соперников[12]. Средиземное море носило название, как и в прежние времена, «Наше море». Военных кораблей было немного, а использовали их в рейдах против морских разбойников, что иногда начинали свой промысел то на Корсике, то в скалистых гаванях Киликии. Или на юге Греции, которую захватили славяне. Потому-то на Тергестум пошли корабли транспортные, без баллист на борту.

— Правь туда! — шепнул Болли рулевому. — Десять шагов от кораблей держись! А то еще сами сгорим, не приведи боги!

В гавани стояло пять кораблей, и темноте было непонятно, кто это такие. Один точно зерно привез из Александрии, Болли уже видел такие обводы корпуса. Впрочем, плевать! Сегодня сгорят все суда, что стоят в порту. И Болли ударил кресалом, поджигая фитиль. Слезы Хель брызнули веселым огнем, осторожно пробуя на вкус высушенное до стеклянного звона дерево корабля. Болли не мешкал, он уже поджигал следующий фитиль. Истошный вопль часового разбудил солдат в порту, но было уже слишком поздно…

Глава 12

В то же самое время. Август 632. Константинополь.

Слухи идут по морю со скоростью корабля. Странные, очень странные дела начали твориться на свете. Почтенные купцы качали головами и охали, крестясь и поминая всех святых. Море, пронизанное невидимыми торговыми тропами, вновь стало опасно. По всей Адриатике, от Аквилеи и почти до самой Сицилии безнаказанно правили пираты, сделать с которыми ничего не могли. Обычно убогие долбленки варваров склавинов, промышлявших морским разбоем, императорские дромоны топили там, где встречали, и это не вызывало особенных затруднений. Так было всегда, так должно было случиться и сейчас. Но нет…

Сначала погиб до последнего человека сильный отряд экзарха Равенны, посланный на захват Тергестума. А потом экзарх и вовсе лишился всех своих кораблей, сожженных прямо в его собственной гавани. На форумах рассказывали байки о том, что безбожный архонт Само усмирил дракона, и горожане потешались над теми, кто верил этой глупости. Потешались, пока из Тергестума не вернулись некоторые уважаемые купцы, которые видели разгром ромейского войска собственными глазами. И вот тогда почтенным торговцам стало совсем не до шуток.

А вот Коста в сказки не верил, и сплетен он не слушал. Он эти самые сплетни распускал, получив на то указание прямиком из Черного Города. Целая банда прикормленных им мальчишек бегала по рынкам и харчевням, получив горсть медных нуммиев и, выпучив глаза, рассказывала про огнедышащих рептилий, служащих верой и правдой князю-колдуну. Впрочем, Косте было на это плевать, у него имелись дела поважнее. Он зарабатывал деньги, вложив в текущую операцию весь свой изворотливый ум и все, что смог скопить за это время. Ошибка будет стоить ему столько, что об этом лучше не думать. И он тщательно оттачивал свой план, долгими неделями обдумывая каждое слово и каждый жест.

В таверну на Бычьем форуме Миха пришел ближе к закату, когда добрые люди уже закончили торговать и запирали лавки. Коста с шумом прихлебывал острую похлебку с бобами, макая в нее хлебный мякиш. Он был на вершине блаженства, ведь суп сегодня удался на славу. Коста увидел своего подручного, когда тот рыскал глазами по залу и приветственно махнул ему рукой.

— Привез людей? — спросил он, шамкая набитым ртом, когда Миха плюхнулся рядом.

— Привез, — ответил тот, жадно глядя на аппетитно пахнувший горшочек.

— Чего пялишься? — ворчливо спросил Коста. — Кусок в горло не лезет. Голоден? Закажи себе сам.

— Поиздержался я, хозяин, — неохотно признался Миха. — Их же пятеро, всех кормить в дороге пришлось.

— Кого пятеро? — Коста даже жевать перестал и изумленно уставился на парня.

— Ну… лицедеев, — признался тот.

— Я же двух просил привезти! — возмутился Коста.

— Они семья, — начал оправдываться Миха. — И сказали, что только вместе поедут.

— Других не было? — хмуро спросил Коста, с шумом прихлебывая горячее варево.

— Эти хоть что-то умеют, — развел руками Миха. — Остальные, как ты и говорил, кривляки ярмарочные. Они только похабные пантомимы исполнять могут.

— Больше ста золотых не дам, — отрезал Коста. — На всех.

— Они и за восемьдесят готовы, хозяин, — усмехнулся Миха. — Готовы на все, что угодно. Могут украсть чего-нибудь, могут зарезать того, на кого пальцем покажешь. Им сейчас просто жрать нечего, не сезон. Остальные двадцать золотых пополам?

— Пополам, — согласно кивнул Коста. — Так и быть, заслужил. Хозяин, еще похлебки! Не видишь, человек голоден!

С лицедеями он познакомился на следующее утро. Отец, мать, двое сыновей и пожилой дед с обширным пузом и желтоватым цветом лица. Отец был крепким мужчиной лет тридцати пяти. Старший сын выглядел лет на восемнадцать, и был гибок и жилист. Женщина и смазливый мальчишка лет четырнадцати тоже были худощавыми и сухими, как акробаты. Собственно говоря, они и были акробатами, и даже не скрывали этого.

— Это же мимы с ярмарки, — Коста недовольно посмотрел на Миху.

— Ну, мимы, — пожал тот плечами. — Других-то нет. Он вот, — Миха ткнул в мальчишку, — играет молодку, слабую на передок. А его мать — мачеху, которая крутит с собственным пасынком за спиной у мужа. Вот он — ее любовник, а он — муж-рогоносец. А вот этот, — Миха ткнул в толстяка, — старый богатый сластолюбец, которого обманывает молодая любовница. Или любовник… В общем, ничего необычного, я такое сто раз видел. Зато они в мистериях церковных участвуют, я их там и углядел. Очень неплохо работают, хозяин.

— Меня зовут Архип. Мы с женой закончили актерскую школу в Газе[13], молодой господин, — с достоинством сказал отец семейства. — Я знаю наизусть трех великих трагиков[14], но играть это сейчас нельзя. Его святейшество, епископ Александрии Кир с нас шкуру спустит. Он весьма суров. Нам приходится работать на ярмарках, да еще святые отцы иногда приглашают нас выступить на церковных праздниках. «Воскресение святого Лазаря», мы часто исполняем эту мистерию.

— Отлично, — кивнул Коста и повернулся к его жене.

— Ты, женщина, сумеешь горько заплакать?

— Вы еще удивитесь, господин, — многообещающе сказала та. — При нашей-то жизни мне даже особенно притворяться не придется. Меня зовут Анна.

— А ты! —