– В этом месяце мне их удалят. А у Билла радикулит со временем вылечат. Ты, дорогуша, смотри, как бы тебя саму рак не доконал.

– Господи, да какой это рак? Просто слегка пучит, мне ли не знать.

Они разглядывали друг дружку: у одной глаза ничуть не яснее, чем у другой, столько же седины в волосах, такие же глубокие морщины, одинаковое душевное и физическое равновесие. Ни одну не радовало такое положение дел.

– Ладно, спасибо за вечер. – Миссис Хетт ни с того ни с сего вскочила, избегая встречаться глазами с хозяйкой. – Надеюсь застать вас через пять лет, когда мы опять приедем в город. – Чопорная улыбочка.

– Вы, главное, сами приезжайте, а за нас не волнуйтесь. – Сухо.

Мужья тоже поднялись со своих мест, выпуская колечки сизого дыма и обмениваясь теплыми стариковскими взглядами. Как водится, они солидно, неторопливо пожали друг другу руки.

– Ну, бывай, Уилл.

– Бывай, Лео!

Неловкость.

– Вы непременно приезжайте. – Оба уставились в пол. – Если я в скором времени с тобой не увижусь… короче говоря, здоровья тебе.

– И тебе того же.

– Вас, мужиков, послушаешь – так можно подумать, мы прямо старые развалины.

Все рассмеялись. Хозяева помогли гостям надеть пальто, некоторое время все переминались с ноги на ногу и долго прощались в дверях, а когда машина мистера Хетта отъезжала от дома в полуночный уличный мрак, Сполдинги махали вслед.

Стены гостиной пожелтели от никотина, оставшегося после разговоров о смерти. Дом помрачнел, отрезанный от мира, и под значительным давлением выпустил из себя воздух. Мистер и миссис Сполдинг некоторое время кружили по гостиной, словно на карусели, вытряхивая пепельницы, собирая посуду и щелкая выключателями.

Почти беззвучно, если не считать легкого покашливания, вроде того, что издает старый двигатель, мистер Сполдинг поднялся по лестнице. Когда в спальне появилась его жена, возбужденная после приема гостей, он уже лежал под одеялом. Поблескивая в темноте легкой полуулыбкой, она легла рядом.

Через некоторое время она услышала его вздох.

– Паршиво себя чувствую, – признался Леонард Сполдинг.

– А что такое? – спросила жена.

– Сам не знаю, – простонал он. – Плохо мне. Настроение паршивое.

– Какая жалость.

– А все ты и эта чертовка миссис Хетт. Господи, я еле высидел. Уилл-то приличный мужик, но вы с ней – как шарманки. Боже, весь вечер трендели без умолку. – Из темноты донесся его жалобный, по-стариковски усталый стон.

Жена обиделась.

– Так ведь к нам теперь никто не заходит.

– Мы уж не в том возрасте, чтобы приемы закатывать, – слабо вякнул он. – У стариков одно на уме. Вы как завелись, так весь вечер остановиться не могли, ей-богу!

– Ну почему же, мы не…

– Да угомонись ты, – взмолился он, съежившись у нее под боком, как сморщенный младенец. – Спать не даешь.

Минут пять они молча лежали в потемках. Потом она отвернулась – похолодевшая, неподвижная, с плотно сомкнутыми веками. И прежде чем ей перестать на него злиться и уйти в сон, как в теплый ночной дождь, до ее слуха донеслись откуда-то издалека два трудноразличимых женских голоса.

«Я моему Биллу такие похороны устроила, каких в округе отродясь не бывало. Цветы? Море! Я прямо слезами обливалась. Сколько было народу? Весь город».

«Видела бы ты, как отпевали моего Лео. Он лежал прямо как живой, будто уснул. Много ли было цветов? Горы! Повсюду, повсюду! А народу!»

«Это что! Вот моего Уилла провожали так… Хор исполнил “Прекрасный остров Где-Нибудь”».

«А народу!» – «А цветов!» – «А пели как!»

Теплый дождь забарабанил ей по темечку. Она погрузилась в сон.

Эгги-Лу не могла дождаться, когда же появится Кларисса, которая на большой перемене прибегала домой обедать. Кларисса, десятилетняя девочка с косичками, жила по соседству и во всем была ее соперницей.

Перегнувшись пополам, Эгги-Лу высунулась из окна навстречу солнышку и окликнула:

– Кларисса, поднимайся ко мне!

– Ты почему прогуливаешь? – крикнула в ответ Кларисса, досадуя, что ее вечная противница валяется в постели, вместо того чтобы изнывать на уроках.

– Поднимайся – узнаешь! – ответила Эгги-Лу и нырнула в кровать.

Кларисса взлетела по лестнице, размахивая связкой учебников, перетянутой сжатым в чумазом кулачке ремнем.

Эгги-Лу откинулась на подушки, закрыла глаза и, довольная собой, объявила:

– У меня кое-что есть, а у тебя нету!

– Говори, – насторожилась Кларисса.

– Захочу – скажу, не захожу – не скажу, – лениво протянула Эгги-Лу.

– Ладно, я пошла обедать, – бросила Кларисса, не поддавшись на провокацию.

– Тогда не узнаешь, что у меня есть, – сказала Эгги-Лу.

– Ну говори же ты! – рассердилась Кларисса.

– Палочка! – гордо объявила Эгги-Лу.

У Клариссы даже опустились брови.

– Что?

– Палочка. Бактерия такая. Микроб.

– Подумаешь! – Кларисса равнодушно помахала книжками. – Микробы у всех есть. И у меня в том числе. Вот, полюбуйся. – Она растопырила обе перепачканные пятерни, весьма далекие от стерильности.

– Снаружи – не считается, – возразила Эгги-Лу. – У меня-то микробы внутри, это совсем другое дело!

Наконец Клариссу проняло.

– Внутри?

– Бегают по дыхательным путям – папа так говорит. А сам улыбается как будто через силу. И доктор тоже. Они сказали, эти микробы обосновались у меня в легких и там проедаются.

Кларисса уставилась на нее как на великомученицу с темными косичками, у которой на фоне крахмальных простыней светится нимб.

– Ничего себе!

– У меня доктор взял эти микробы на анализ и посмотрел через специальный прибор – они так и кишели прямо у него перед носом. Понятно?

Кларисса так и рухнула в кресло. Ее личико залила бледность, но щеки вспыхнули. Превосходство Эгги-Лу явно вывело ее из равновесия. Рядом с этим достижением померкла даже бабочка-данаида, которую Кларисса с поросячьим визгом поймала у себя на заднем дворе, чтобы натянуть нос Эгги-Лу. Такой триумф стоял в одном ряду с выходным платьем Клариссы, украшенным воланами, нежными розочками и бантами. По важности он намного превышал родство Клариссы с дядей Питером, который умел выстреливать из беззубого рта коричневые плевки и ходил на деревянной ноге. Подумать только, микробы! Настоящие микробы, внутри!

– Вот так! – заключила Эгги-Лу, с похвальным усилием сдерживая свое торжество. – Я теперь вообще в школу не пойду. Ни арифметику учить не буду, ничего!