Бывши свидетелем сцены, Геттун пишет: «Жид что-то буркнул, а фельдмаршал схватил его за бороду, повалил на пол и ну его бороду драть надвое на колено». Проситель с большим трудом вырвался из цепких фельдмаршальских рук и, оставив и шубу и прошение, опрометью выбежал на улицу.

В третьем эпизоде, описанном всё тем же Геттуном, в качестве жертвы выступал уже член управы благочиния статский советник и кавалер Соколовский. Каменский потребовал его к себе по какому-то делу, и Соколовский явился к графу сразу после того, как граф отобедал и пил чай. Чай граф наливал и подавал себе сам. В этот вечер он торопился в театр.

Соколовский, высокий дородный человек, вошёл и начал кланяться.

Фельдмаршал пригласил его сесть:

– Не хочешь ли чаю?

– Очень хорошо, – ответил советник и поклонился.

Михаил Федотович налил ему чашку чаю и подал. Соколовский, выпив чашку, чашки не опрокинул, что вынудило хозяина налить ему вторую и третью чашку. После третьей чиновник, наконец, поставил чашку на блюдце кверху дном.

– Не хочешь ли пуншу? – любезно спросил Каменский.

– Не худо, – промолвил Соколовский.

И хозяин снова стал обслуживать гостя, наливая ему вторую, третью чашку пунша. Наконец он сказал, что торопится в театр и попросил Соколовского доложить какое-то дело. Тот замялся и не мог вымолвить ни слова. Это вконец вывело Каменского из себя. Он схватил палку и ну «гвоздить» ею в толстое брюхо Соколовского, приговаривая:

– Вот тебе чай, а вот тебе пунш!

Соколовский бросился бежать, но граф и вслед ему продолжал «давать киселя».

В театр губернатор поехал в приподнятом настроении.

Кстати, «прибивал» граф Каменский чиновников статских – своего брата, военного офицера, он никогда не трогал. В обращении с дамами он проявлял исключительную галантность. Как-то он принимал двух петербургских красавиц, а закончив приём, расцеловал их и сказал:

– Вот, говорят, зачем фельдмаршал пошёл служить губернатором, а того и не знают, что ежели бы я не был губернатором, то и красавицы ко мне не заходили бы.

Известно, как трогательно уважительно относились друг к другу Каменский и Суворов.

Со временем российские нравы смягчались, прогресс и образование постепенно проникали в губернские и уездные города, а бюрократические порядки овладевали умами чиновников. К середине XIX века возник новый тип губернатора, так красочно описанный М.Е.Салтыковым-Щедриным. В обществе пустили корни либеральные идеи, возникла мода на либерализм. Как водилось и до сих пор водится в России, всякое новшество, перенимаемое с Запада, принимало весьма уродливые формы. Усваивалась не суть учения, а только её форма, признак и призрак содержания. Вот таким был семиозёрский губернатор Митенька Козелков, типичный представитель пореформенной России: шалопай с Невского проспекта, краснобай, болтун и бездельник, усвоивший три «принципа»: промышленность должна процветать, право собственности – гарантироваться, а порядок – неукоснительно соблюдаться.

Был ли самодуром пылкий и энергичный правитель Кавказа граф И.Ф.Паскевич Эриванский (1827—1831), судить трудно. Во всяком случае, признаки помпадурства нет-нет да в его действиях проявлялись. Граф не любил гражданские дела и предпочитал время проводить в походах. Все чиновники его гражданской администрации знали, как он не любил их доклады и бумаги. Однажды потребовалось срочно подписать некоторые бумаги, но никто не решался «потревожить» ими графа. Наконец уговорили пойти с докладом украинца Пилипейко, огромного детину, пользовавшегося некоторым доверием Ивана Фёдоровича.

Пилипейко открыл дверь наместнического кабинета и остановился в проёме, чтобы на всякий случай успеть во время отступить и избежать гнева наместника.

– Что тебе надо? – недовольно прорычал Паскевич при виде Пилипейко.

– Бумаги к подписыванию принёс, – робко ответил тот на чистом украинском языке.

Граф подбежал к Пилипейко, вырвал у него папку с документами и стал разбрасывать их по полу и топтать ногами, приговаривая:

– Вот тебе бумаги, вот тебе бумаги! Понимаешь?

– Понимать-то понимаю – як то не понять, – отвечал спокойно Пилипейко. – А хибаж я неправду казав, що не пидпыше? Так ни-таки, иды Пилипейку, у тебе, дескать, пидпыше. От-тоби, чортово батько, и пидпысав, та ще и пораскидав!

Дзюбенко пишет, что эти спокойные рассудительные слова магически подействовали на Паскевича: он вдруг успокоился и сказа мягко:

– А вот ты и солгал, что не подпишу. Давай их сюда!

Пилипейко не стал ждать второго приглашения, а быстренько собрал бумаги с пола и положил их на стол наместнику. Тот подписал всё, не читая.

Кажется не был помпадуром в истинном смысле слова и предшественник Паскевича А. П.Ермолов (1816—1827). Но в России большой начальник всегда внушал страх, а потому многие чиновники Ермолова боялись и трепетали перед ним. Один его чиновник, украинец Волынский, прослужив много лет на Кавказе, всё никак не мог вернуться к себе на родину – не хватало средств. Ему посоветовали обратиться к Ермолову и попросить у него денежное пособие, предварительно составив текст обращения и заставив Волынского выучить его наизусть – вроде «Ваше высокопревосходительство, войдите в моё бедное положение и помогите…»

Волынский старательно выучил текст и пошёл к Алексею Петровичу на приём. Ермолов был доступен для всех и принимал любого, кто хотел его видеть. Наместник обычно сидел в высоком вольтеровском кресле спиной к двери и в висевшее перед его глазами большое зеркало мог видеть вошедшего.

И вот Волынский, подойдя на цыпочках к кабинету Ермолова, всё ещё шевеля губами и произнося шёпотом нужные слова, тихонько открыл дверь и замер, увидев перед собой спину Алексея Петровича. Ермолов, увидев его в зеркале, продолжал что-то писать, в то время как Волынский продолжал стоять и шевелить губами. Наконец, Ермолов, держа в руках табакерку, резко повернулся в кресле, а Волынский, который никогда не видел своего высокого начальника, затрепетал, вспотел от страха и напряжения, в голове его всё перепуталось, и заученный текст исчез.

– Ваше… ваш прин… умн… – вот и всё, что он мог произнести.

– Что тебе нужно? – спросил Ермолов.

– Ничего, ваше высокопревосходительство, – с трудом произнёс малоросс, уставившись на табакерку, – тильки табачку понюхать!

Алексей Петрович протянул Волынскому табакерку, тот дрожащей рукой взял из неё щепотку табака и начал осторожно, «задним ходом», покидать кабинет. Отворив дверь, он рысью помчался прочь подальше от кабинета, чуть не сбив с ног идущего на приём полицмейстера. Ермолов, узнав позже о цели визита Волынского, оказал ему необходимую помощь. Несчастный Волынский никак не ожидал такого оборота и всем говорил, что скоро «загремит в Сибирь за понюшку табака».

Яркой по-своему личностью был саратовский, а потом пензенский губернатор Александр Алексеевич Панчулидзев. Он, пожалуй, поставил своеобразный рекорд и переплюнул всех своих коллег по части сидения в губернаторском кресле: 16 лет в Саратове и 28 лет в Пензе. Пензенский помещик и губернский чиновник Иван Васильевич Селиванов пишет, что он «воспитал целое поколение чиновников, которые считали его чуть ли не Богом – не честности, конечно, а силы и власти».

Один уездный исправник после встречи с Панчулидзевым сказал:

– Я имел удовольствие быть у вашего превосходительства.

– Не удовольствие, а честь! – скромно поправил его губернатор.

Что делалось в Пензенской губернии при Александре Алексеевиче, трудно описать, говорит Селиванов. Например, если исправник исправно платил дань советнику губернского правления, то он мог делать, что заблагорассудится. И жаловаться на него не имело смысла – виноватым будет признан тот, кто пожаловался.

Чиновником по особым поручениям у Панчулидзева был человек …умерший, т.е. он был жив, но по документам числился умершим. Его губернатор держал для выполнения самых деликатных поручений. Советник губернского правления, выезжавший на проведения следствия, открыто рассказывал, сколько и с кого он взял мзды. Когда в Саранске убили сидельца суконной лавки, советник посадил в каталажку десятки татар, прихватив нескольких человек даже из соседней Тамбовской губернии, а потом выпускал их по мере того, как они платили ему выкуп в размере от 1000 до 2000 рублей.

Становые пристава и исправники находились на содержании у воров и прочих преступников. Все откупщики платили губернатору дань. Когда пришёл запрос из Петербурга об урожае в губернии, Панчулидзев сказался больным. А когда председатель губернского правления И.В.Селиванов отправил министру ответ с известием об очень хорошем урожае зерновых, губернатор пришёл в ярость: он считал нужным сообщить в Петербург о плохом урожае, чтобы получить