«дочерью королевы», ей запрещалось покидать страну, и ее будущая судьба должна была решаться королем «с согласия и дозволения» Изабеллы, Пачеко, архиепископа Севильи и графа Пласенсии[2407]. Это соглашение ограничивало Изабеллу только в одном: она не имела права ни за кого выйти замуж без разрешения короля и вышеупомянутых грандов, которые, в свою очередь, не имели права навязать ей мужа против ее воли[2408]. Вскоре после этого Энрике назначил Пачеко, который при Альфонсо стал магистром Сантьяго, на его прежний пост главного министра королевства.

Гражданская война закончилась.

V. Антимарранская ярость охватывает юг

I

Что заставило короля Энрике пожертвовать правами своей дочери как наследницы престола и вновь доверить свою администрацию человеку, который так старался уничтожить его? Судя по предыдущим событиям, можно прийти к выводу, что эти шаги не проистекали из пессимистической оценки его положения. Имея в своем подчинении Толедо и Бургос, национальную Эрмандаду, готовую служить ему, и кастильскую знать, которая была скорее на его стороне, он, кажется, мог не сомневаться в том, что сила оппозиции постепенно пойдет на убыль, пока не исчезнет совсем. Что же тогда послужило причиной его «соглашения» в Лос-Торос-де-Гисандо, которое было, по существу, полной капитуляцией?

Его хронист Кастильо говорит нам, что Энрике был весьма обеспокоен самой мыслью об Изабелле как наследнице, но объясняет уступчивость короля в этом вопросе его неспособностью испытывать «мучения», очевидно, по поводу проблемы наследования. Что же касается назначения Пачеко, Кастильо приписывает это необходимости короля в «отдыхе», проще говоря — полной потере сил[2409]. Согласно этому хронисту, король ожидал, что Пачеко возьмет на себя многие трудные обязанности и предоставит ему столь необходимое расслабление. Но могло ли это быть истинной причиной поведения Энрике?

Трудно поверить, что Энрике мог надеяться, что его «мучения» прекратятся или ослабнут, если его сводная сестра Изабелла станет наследницей абсолютно против его желания и чувства справедливости, при этом лишая свою дочь ее прав принцессы в еще более жестокой манере, чем он сделал ранее, когда признал Альфонсо своим наследником. Также немыслимо предположить, что Энрике, у которого не могло быть иллюзий по отношению к Пачеко, не предвидел того, что было очевидно для всех и каждого, а именно — призвав этого интригана вновь на свою службу, он получит не «отдохновение», а новые неприятности. Поэтому мы должны прийти к выводу, что, подписывая соглашение в Лос-Торос-де-Гисандо, Энрике не ожидал, что оно улучшит его положение. Зачем же он тогда его подписал?

Чтобы ответить на этот вопрос, мы должны еще раз взглянуть на понимание Энрике его роли как монарха и на природу его отношений с Пачеко. Мы уже отмечали его политическую философию, которая оказала сильное влияние на его правление, предотвращая пролитие крови его подданных, пусть даже ценой серьезного ущерба его интересам, и наоборот, склоняя его к прощению врагов, хотя и с риском для собственного покоя и безопасности. Мы видели, как эти тенденции определяли его поведение на первых стадиях мятежа и как они доминировали в его поведении на последних стадиях гражданской войны. Он остановил битву при Ольмедо до завершения, когда все шансы на победу были на его стороне, возможно, потому, что ему была отвратительна мысль превратить войну в бойню. Точно так же он упрямо следовал этой политике прощения, как будто действительность ничему его не учила. Когда в конце 1467 г. он посетил Мадрид и узнал, что Перучо, комендант алькасара, намеревается передать крепость его врагам, Энрике приказал арестовать его, точно так же, как он поступил перед этим в Сеговии. Но, когда Перучо был схвачен и приведен к королю, Энрике, обращаясь к присутствующим, сказал:

«Страшнее было злодейство Иуды, который продал нашего Господа и Спасителя [и все же не был приговорен Христом к смерти[2410]], и Если бы [Иуда] сделал то, что сделал этот человек, Он [наверняка] простил бы и пожалел его. Отсюда и мне подобает сделать то же самое, ибо долг Короля идти по стопам нашего Спасителя, чьим именем мы правим на земле… [И затем, повернувшись к Перучо сказал] Я прощаю тебя, и пусть Бог простит мою душу, когда придет мое время проститься с этой жизнью. Иди в добрый час в свою землю, и, если нет у тебя средств дойти дотуда, я велю дать тебе то, что необходимо».[2411]

Такой подход к проблемам правления и вопросам войны и мира, видимо, достаточен, чтобы объяснить то, что король Энрике не использовал свое преимущество против своих врагов в момент своего превосходства, но это не может объяснить его полной капитуляции в вопросе наследования, который глубоко волновал его. Единственное, что, по нашему мнению, может дать объяснение — это фундаментальная перемена в его отношении к своей дочери Хуане, перемена, случившаяся благодаря следующим событиям: в соответствии с условиями соглашения в Сеговии от октября 1467 г. Энрике отослал свою жену заложницей в Алаэхос, укрепленный замок архиепископа Севильи Фонсеки, который должен был держать ее там под своим наблюдением. Находилась она там почти целый год, много дольше, чем требовалось по соглашению. Возможно, Энрике, перегруженный многими проблемами, которые заставляли его передвигаться с места на место, думал, что там она найдет мир и спокойствие, в особенности после того, как Алонсо де Фонсека оставил Пачеко и перешел на его сторону. Но вслед за смертью его сводного брата Альфонсо и последовавшими за этим переменами в политической ситуации Энрике послал гонцов к королеве в Алахэос, выразив свое желание, чтобы она вернулась ко двору. Королева, однако, уклонилась от его пожелания, а вместо этого сбежала в Буитраго, к Мендосам. Оказалось, что у нее был роман с племянником Фонсеки (говорили, что и с Фонсекой тоже), и, когда пришли королевские посланники, чтобы ее привезти, она была явно беременна[2412]. Это открытие должно было настолько шокировать Энрике, что он усомнился в правильности так тщательно лелеемых убеждений.

До тех пор, пока у него не было четкого свидетельства о том, что королева совершила супружескую измену, он не обращал особого внимания на повторяющиеся сплетни о ее противоправных отношениях с Бельтраном де Куэвой. Он приписывал эти слухи ее фривольному, но невинному флирту с человеком, к которому она питала особую симпатию, но, прежде всего, злоязычию своих врагов, которые искали предлог, чтобы уничтожить его. Но теперь, когда у него было неоспоримое доказательство распущенности королевы, он должен был увидеть то, что было сказано о ее супружеской неверности, в ином свете. Теперь,