— Когда он доберется до входа?

Охранник помедлил.

— Мэм, вы не поняли… Я еще перематываю. Это запись. — Он умолк. — Подождите, посмотрю журнал… Мэм, Пятый отсек открыли карточкой мисс Данн около минуты назад.

Кэтрин остановилась как вкопанная посреди черной бездны.

— Он уже в отсеке? — прошептала она в трубку.

Охранник быстро нажимал кнопки.

— Да, мэм, он вошел… девяносто секунд назад.

Кэтрин оцепенела и затаила дыхание. Темнота вокруг нее словно ожила.

«Он здесь, со мной».

В следующий миг она осознала, что единственный источник света в отсеке — ее мобильный.

— Пришлите помощь, — прошептала Кэтрин охраннику. — И помогите Триш.

С этими словами она тихо закрыла телефон и осталась в полной темноте.

Кэтрин стояла неподвижно и старалась дышать как можно тише. Несколько секунд спустя из темноты выплыл резкий запах этанола, который постепенно становился все крепче. Всего в нескольких футах от себя Кэтрин почувствовала чье-то присутствие. Казалось, громкий стук сердца выдает ее. Она тихонько сняла туфли и шагнула влево, на холодный бетонный пол. Затем сделала еще шаг, для верности.

Хрустнул сустав на большом пальце.

В тишине хруст прогремел, точно выстрел.

Впереди послышался шорох одежды. Кэтрин рванула в сторону, но на секунду опоздала: мощная рука, слепо шарящая в темноте, вцепилась в подол ее халата и дернула.

Кэтрин изогнулась и выскользнула из халата. Уже не зная, где выход, она наугад побежала в бесконечную пустоту.

Глава 46

Несмотря на то что в Библиотеке конгресса находится «самая красивая комната в мире», главное ее достояние — не роскошные интерьеры, а богатые фонды. Библиотеку недаром считают самой крупной на Земле: общая длина книжных полок составляет больше пятисот миль (больше, чем расстояние от Вашингтона до Бостона). Вдобавок, ежедневно количество книг увеличивается примерно на десять тысяч единиц.

Библиотека конгресса — бывшая частная коллекция научных и философских трудов, начало которой положил Томас Джефферсон, — символизирует собой тягу американцев к знаниям и их распространению. Это одно из первых электрифицированных зданий в Вашингтоне, и библиотека действительно сияла подобно маяку во мраке Нового Света.

Как следует из названия, библиотека призвана обслуживать конгресс, почтенные члены которого трудятся через дорогу, в Капитолии. Вековую связь между библиотекой и Капитолием недавно укрепило строительство длинного туннеля под Индепенденс-авеню.

Профессор Роберт Лэнгдон шагал вслед за Уорреном Беллами по недостроенному туннелю. Он как мог пытался унять свой страх за Кэтрин Соломон.

«Этот маньяк сейчас в лаборатории?!»

Лэнгдон даже не хотел думать, что он там делает. Профессор успел только сказать Кэтрин, где они встретятся.

«Когда же кончится этот проклятый туннель?»

Голова нестерпимо болела от путаных мыслей о Кэтрин, Питере, масонах, Беллами, пирамидах, древних пророчествах и… о карте.

Лэнгдон прогнал назойливые мысли и прибавил шагу.

«Беллами обещал ответить на мои вопросы».

Наконец коридор закончился, и Архитектор провел Лэнгдона через несколько створчатых дверей. В них еще не было замков, поэтому Беллами отыскал где-то алюминиевую стремянку и подпер ею последнюю дверь, а сверху поставил железное ведро — если кто-нибудь проникнет внутрь, оно с грохотом свалится на пол.

«Хороша сигнализация…»

Лэнгдон надеялся, что у Беллами есть более внятный план по обеспечению безопасности. События развивались так быстро, что профессор только сейчас задумался о последствиях своего бегства с Беллами.

«Я скрываюсь от ЦРУ…»

Они свернули за угол и начали подниматься по широкой лестнице, перегороженной оранжевыми конусами. Портфель все сильнее оттягивал Лэнгдону плечо.

— Я по-прежнему не понимаю, как каменная пирамида…

— Не сейчас, — перебил его Беллами. — Осмотрим ее на свету. Я отведу вас в безопасное место.

Лэнгдон усомнился, что такое место вообще может существовать для человека, недавно напавшего на директора СБ ЦРУ.

Они поднялись по лестнице и оказались в широком коридоре, отделанном итальянским мрамором и сусальным золотом. Вдоль стен выстроились восемь пар статуй — все они изображали богиню Минерву. Беллами поспешил дальше, на восток, и через сводчатую арку они с Лэнгдоном попали в огромный просторный зал.

Даже в тусклом свете большой зал библиотеки сиял роскошью и великолепием классического европейского дворца. В семидесяти пяти футах над головой, между балками, отделанными редкой тогда алюминиевой фольгой (были времена, когда этот металл стоил дороже золота), сверкал богатый витраж. Величавые парные колонны украшали балкон второго этажа. Подняться на него можно было по двум лестницам; на нижних стойках перил красовались бронзовые богини — каждая вздымала над головой факел знаний.

В странной попытке раскрыть тему современного просвещения и сохранить декоративные традиции архитектуры Ренессанса перила украсили купидонами, символизирующих ученых.

«Ангел-электрик с телефоном? Энтомолог-херувим с сачком? Интересно, что бы сказал на это Бернини…»

— Поговорим здесь, — буркнул Беллами, проводя Лэнгдона мимо двух пуленепробиваемых витрин, в которых хранились две самые ценные книги библиотеки: рукописная Большая Майнцская Библия, созданная в 1450-х, и американский экземпляр Библии Гутенберга — один из трех имеющихся в мире полных экземпляров, отпечатанных на пергаменте. В полукруглых углублениях под сводчатым потолком красовалась картина из шести фрагментов: «Эволюция книги» Джона Уайта Александра.

Беллами подошел к элегантной двустворчатой двери посреди восточной стены зала. Лэнгдон знал, куда она ведет, но место это явно не годилось для бесед.

«Даже если не считать, что в зале полно табличек с просьбой соблюдать тишину, „безопасным“ его не назовешь…»

Расположенный ровно посередине крестообразного здания, главный читальный зал был сердцем библиотеки. В нем не укроешься — все равно что вломиться в церковь и спрятаться на алтаре.

Тем не менее Беллами открыл дверь и нащупал на стене выключатель. Прямо перед ними материализовался, словно из ниоткуда, один из величайших архитектурных шедевров Америки.

Знаменитый читальный зал поражал воображение. Огромный восьмигранник высотой в сто шестьдесят футов был отделан тремя породами мрамора: шоколадным теннессийским, сливочным сиенским и красным алжирским. Поскольку свет падал из восьми углов, теней нигде не было, и казалось, будто зал светится сам по себе.

— Считается, что этот зал — красивейший в Вашингтоне, — сказал Беллами и жестом пригласил Лэнгдона внутрь.

«Пожалуй, во всем мире», — подумал Лэнгдон, перешагивая через порог. Как всегда, его взгляд сначала приковал огромный свод, украшенный изящными резными кессонами. С балюстрады верхнего балкона смотрели вниз шестнадцать бронзовых «портретных» статуй, а под ними вереница великолепных арок образовывала нижний балкон. От массивного абонементного стола тремя концентрическими окружностями расходились ряды полированных деревянных столов.

Лэнгдон перевел взгляд на Беллами — тот подпирал широко распахнутые двери, чтобы они не закрылись.

— Я думал, мы прячемся… — растерянно сказал профессор.

— Если в здание кто-нибудь вломится, я хочу об этом знать, — ответил Беллами.

— Нас же сразу найдут!