дня, он пошел прогуляться по парку, который был ему не знаком — очень большому и с множеством деревьев и мощеных дорожек, по которым ходили мамы с ребятишками, молодые люди катались на роликах и время от времени проезжали студенты на велосипедах, и он сел на террасе бара, террасе, находящейся довольно далеко от самого бара, скажем, террасе чуть ли не посередь леса, и принялся читать, а потом заказал сэндвич и пиво, заплатил, а потом попросил «Князь Пюклер» и заплатил, потому что на террасе нужно было сразу оплачивать заказ.

На той же самой террасе, с другой стороны, сидел только он и в трех столиках от него (столиках из кованого массивного железа, элегантных столиках, которые так легко не своруешь) сидел господин старшего (хоть и не такого старшего, как Арчимбольди) возраста, читал журнал и пил капучино. Когда Арчимбольди уже доедал мороженое, господин спросил, понравилось ли ему.

— Да, мне понравилось, — сказал Арчимбольди и затем улыбнулся.

Улыбка воодушевила или подтолкнула господина, и тот встал со своего стула и сел за соседний столик.

— Позвольте представиться, — сказал он. — Меня зовут Александр, фюрст Пюклер. Как бы это сказать… создатель, пожалуй так, этого мороженого был моим предком, блестящим князем, фюрстом, Пюклером, знатным путешественником, просвещенным человеком, который посвятил себя ботанике и садоводству. Естественно, он считал — если вообще хоть раз задумывался об этом, — что войдет, как бы это сказать, в историю, да, в историю, с одним из произведеньиц, которые писал и публиковал, в основном это были хроники путешествий, но не всегда хроники путешествий в духе дня, нет, это такие книжицы, что и сейчас кажутся очаровательными, и очень, как бы это сказать, да, умными, конечно, в своем роде умными, книжицы, читая которые, кажется, что финальной целью каждого путешествия было исследование определенного сада, иногда забытого, заброшенного, оставленного на милость судьбы, чью красоту мой просвещенный предок мог разглядеть среди сорняков и бурьяна. Его книжицы, несмотря на свою, как бы это сказать, да, ботаническую направленность, полны остроумных наблюдений и по ним можно составить представление, пусть и примерное, о Европе того времени, Европе, зачастую бьющейся в конвульсиях, чьи бури иногда доходили до нашего родового замка, стоящего, как вы, наверное, знаете, в окрестностях Герлица. Естественно, мой предок не мог остаться в стороне от бурь, равно как и не мог остаться в стороне и не выказать, как бы это сказать, да, слабостей, свойственных роду человеческому. И потому он писал и публиковался, и на свой лад, пусть скромно, но на хорошем немецком, поднимал свой голос против несправедливости. Думаю, его не интересовало, куда идет душа, когда тело умирает, хотя несколько страниц он и этой теме посвятил. Его интересовало достоинство человека и его интересовали растения. О счастье он не написал ни слова, думаю, потому, что считал его чем-то очень личным и, возможно, как бы это сказать, да, темой топкой и волатильной. У него было прекрасное чувство юмора, хотя некоторые из написанных им страниц могут казаться доказательством обратного. И, возможно, поскольку он не был ни святым, ни храбрым человеком, Александр, конечно, думал о посмертной славе. О бюсте, о конной статуе, о томах, сохраненных для вечности в библиотеке. Но вот о чем он даже помыслить не мог — так это о том, что войдет в историю, дав имя мороженому с тремя вкусами. В этом я могу вас заверить. Что скажете?

— Даже не знаю, что и думать, — ответил Арчимбольди.

— Уже никто не помнит князя Пюклера, ботаника, никто не помнит образцового садовника, никто не читал писателя. Но все, в какой-то момент жизни, наслаждались вкусом «Князя Пюклера», что особенно хорош и привлекателен весной и осенью.

— А почему не летом? — спросил Арчимбольди.

— Потому что для лета вкус слишком приторный. Для лета хороши сорбеты, а не молочное мороженое.

И вдруг вспыхнули фонари в парке, хотя перед этим был момент полной темноты, словно на некоторые районы Гамбурга кто-то набросил черное одеяло.

Господин вздохнул (ему было где-то семьдесят, наверное) и потом сказал:

— Вот ведь какое таинственное наследие, как вы считаете?

— Да-да, действительно, я тоже так думаю, — сказал Арчимбольди, поднимаясь и вежливо прощаясь с фюрстом Пюклером.

Вскоре он вышел из парка и на следующее утро улетел в Мексику.

Послесловие к первому изданию

«2666» публикуется в первый раз уже после смерти автора, практически через год после нее. Разумно поэтому спросить себя: в какой мере текст, который предлагается читателю, соответствует тому, что Роберто Боланьо выпустил бы в свет, если бы прожил дольше. Ответ может нас успокоить: в том состоянии, в котором роман остался к моменту смерти писателя, он довольно близок к намеченной автором цели. Без сомнения, Боланьо продолжил бы над ним работать, но только несколько месяцев: он сам писал, что близок к финалу, уже проработав над текстом дольше, чем предвидел. Так или иначе, но целое здание романа, а не только фундамент, было уже возведено: его очертания, размеры, его общее содержание ни в коем случае не отличались бы от того, что попало к нам в руки.

После смерти Роберто Боланьо говорили, что великий проект «2666» трансформировался в серию из пяти романов, соотносящихся с пятью частями, на которые разбито произведение. В последние месяцы жизни Боланьо действительно настаивал на этом — он не был уверен, что здоровье позволит ему закончить книгу, как он того хотел. Однако нужно заметить, что это намерение было продиктовано скорее соображениями практического порядка (а Боланьо, заметим вскользь, практиком не был): смерть приближалась, и Боланьо казалось более рентабельным и осуществимым как для издателей, так и для наследников, издать книгу в пяти независимых романах, коротких или средней длины, чем выпустить в свет огромный, кошмарных размеров том с романом, который, ко всему прочему, не доведен до конца.

Однако после ознакомления с текстом нам показалось, что логичнее издать его, как и планировалось изначально, единой книгой. Хотя пять частей, составляющих «2666», и поддаются независимому прочтению, они очевидно участвуют в общем замысле. Не стоит и пытаться обосновать деление их относительно «открытой» структурой, в особенности когда есть прецедент с «Дикими детективами». Если бы этот роман издали после смерти автора, разве не столкнулись бы мы со всякого рода измышлениями касательно его неоконченности?

Кроме того, есть еще одно соображение в пользу того, чтобы все пять частей «2666» нужно было опубликовать вместе, хотя осталась возможность после того, как положено начало сквозному чтению, издать их отдельно, причем в разных комбинациях, к которым открытая структура романа апеллирует. Боланьо, автор великолепных рассказов