– А почему ты уверен? – спросила она. – Если до сих пор неосознанно удерживал меня здесь своей волей, то и дальше может так продолжаться.

– Не может, – твердо сказал я. – Просто раньше я был дурак дураком. Еще позавчера вечером был, представляешь? Но Мост Времени поставил мне голову на место. Невозможно всерьез за что-то держаться после того, как совершенно добровольно отменил даже себя самого.

Она, конечно, не исчезла на следующую же ночь. И через одну никуда не делась. Мы жили вместе долго и счастливо до самого Конца года. То есть еще целых шесть дней.

А утром Последнего Дня года Меламори прислала мне зов и деловито сказала: «Я только что спросила, будут ли мне положены хоть какие-то каникулы. И знаешь, что мне ответили? «В любой момент, когда сумеешь увидеть их во сне». По-моему, смешно».

Я не стал говорить ей, что по-моему – не очень. Потому что это прозвучало бы как: «Я передумал», – и было бы совсем уж нечестно. Тем более что я не передумал. А минута слабости бывает у всех, особенно спросонок.

Поэтому я только и сказал:

«Успела-таки. Удивительные все-таки психи вы, угуландцы. Ради своего дурацкого обычая улаживать все дела к Последнему Дню года Мир перевернете. Такие молодцы».

Безмолвная речь плохо передает эмоции собеседника, но готов спорить, что мне удалось ее насмешить. И это было прекрасно. В моих интересах поддерживать репутацию человека, в чьем обществе приятно проводить каникулы. А уж во сне это случится или наяву – дело десятое. Я – последний, кого это должно волновать.

Вот о чем я думал, спускаясь в гостиную, чтобы выпить там камры в обществе собак и, если очень повезет, кошек. Потому что на Базилио надежды мало – за свою коротенькую, только нынешней осенью начавшуюся жизнь, она успела завести столько знакомств и раздать такое количество обещаний, которые теперь пришлось спешно выполнять, что дома я ее видел исключительно по ночам – обычно спящей прямо в кресле. Впрочем, пока человек сохраняет способность улыбаться во сне, можно не слишком переживать, что у бедняги не остается сил добраться до спальни.

Еще с лестницы я услышал заливистый собачий лай. Но не придал этому особого значения. Это же только профессор Дримарондо у нас говорящий пес, а Друппи, простая душа, вынужден довольствоваться голосовым аппаратом, выделенным ему скуповатой природой. При этом поводов высказаться у него хоть отбавляй. И самый главный из них: «А-А-А-А-А-А! Какое счастье! Я есть!»

Поэтому лает Друппи довольно часто. А Дримарондо никогда не отказывается побеседовать с лучшим другом на собачьем языке. И, собственно, почему бы им не дискутировать вот прямо сейчас – примерно так я рассуждал, пока не оказался на пороге гостиной. Да так и застыл там столбом, распахнув рот, подавляя желание присоединиться к собакам и со всей ответственностью заявить: «Гав! Р-р-р-р-вау!» Это, пожалуй, был бы самый адекватный способ выразить чувства, охватившие меня, когда я обнаружил, что в центре гостиной, рядом с обеденным столом стоит маленький полосатый ярмарочный шатер.

Не то чтобы я не привык к чудесам. Но к чудесам, которые происходят не где-нибудь в удивительном Мире, начинающемся за порогом дома, а в моей гостиной, пожалуй, все-таки не привык. Скажем так, не настолько привык, чтобы невозмутимо усаживаться за стол и пить камру, не обращая внимания на невесть откуда тут взявшуюся палатку Правдивого Пророка.

– Спокойно, – сказал я собакам, – сейчас разберемся.

– Это полосатое сооружение совершенно неожиданно появилось из ниоткуда и чуть не свалилось прямо мне на голову, – наябедничал Дримарондо, вспомнивший на радостях человеческий язык. – Буквально в двух шагах от моего кресла! Я чрезвычайно взволнован!

– Безобразие, – согласился я.

И, осторожно приподняв полотняный край шатра, заглянул внутрь.

– Да заходи целиком, не стесняйся, – посоветовал мне загорелый темноглазый человек с длинной зеленой косой. – Я не буду исчезать, если ты этого опасаешься.

– А тогда, на ярмарке, почему исчезли? – спросил я.

Хонна, бывший Великий Магистр ныне распущенного Ордена Потаенной Травы, пожал плечами, как мне показалось, довольно смущенно.

– Рассердился, что столичный Тайный Сыск так беспардонно сует нос в мои дела, – признался он. – Но потом, остыв, понял, что сердиться тут особо не на что. Рано или поздно вам должно было стать интересно, что за хрен с горы морочит головы людям в Нумбане. И лично мне от вашего любопытства никакого вреда. Несправедливо было лишать тебя твоей порции правды, чем ты хуже прочих клиентов? Поэтому я дал себе слово непременно исправить ошибку. Но, как видишь, дотянул до самого Конца года. Откладывать дальше уже некуда. Пришлось устроить сюрприз.

– Спасибо, – поблагодарил я. – Здорово, если так. Потому что я же от любопытства совсем извелся: что ж там за правда такая была, если вы решили ее не говорить?

– Да ничего особенного. Ты есть на самом деле – вот и вся правда о тебе, которую я тогда узнал. Наверняка есть и какая-нибудь другая, более содержательная, но до моей головы она пока, к сожалению, не добралась.

– Нет-нет-нет, никакой другой правды не надо, – поспешно сказал я. – Мне нужна именно эта. Даже не надеялся на такой подарок.

– Удивительное признание для человека, который имел великое множество возможностей убедиться, что жизнь сознания и есть подлинная жизнь, а остальное не имеет значения. Сказал бы я, предположим, будто на самом деле тебя нет – и что бы от этого изменилось? Ты перестал бы видеть, слышать, чувствовать, думать, осознавать?

– Да Магистры с ним, со мной, – отмахнулся я. – Просто если я есть, значит есть и все остальные. Люди и звери, которых я очень люблю. Не мерещатся, а объективно существуют. Вне зависимости от меня. И что бы со мной ни случилось, они все равно останутся. Вот это действительно важно.

– А. С этой точки зрения я не смотрел, – неожиданно легко согласился Магистр Хонна. – Просто, понимаешь, мне в этом смысле гораздо проще живется. Мир ни разу не давал мне повода усомниться в нашем с ним существовании. В чем угодно, но только не в этом.

– Повезло, – улыбнулся я.

И наконец уселся на тряпичный пол его палатки. Хотя, по идее, теперь мне следовало не рассиживаться, а выметаться. Все сказано, чего занятого человека от дел отрывать.

Но Магистр Хонна, похоже, не очень-то рвался вернуться к делам. Смотрел на меня, как я обычно смотрю на своих кошек. Ну или на синюю птицу Скрюух. С заинтересованным умилением.

– Что, надеешься вызнать, зачем я затеял этот балаган с воодушевляющими пророчествами? – подмигнул мне он. – А спросить прямо неловко?

– Нннууу… Да.

– Так вот, лично я ничего не затевал. Мне и без ярмарочных выступлений совсем неплохо жилось. Я не заскучал. Не истосковался по ученикам, как вы все наверняка решили. И так есть чем заняться.

– Но кто же тогда?..

– Мир, – усмехнулся он. – Хочешь верь, хочешь нет, а этот балаган затеял наш Мир. Взял меня за шиворот и погнал на ярмарочную площадь. Просто я оказался вполне подходящим инструментом, к тому же, достаточно чутким, чтобы не иметь возможности игнорировать явственно высказанное желание Мира: «Сейчас надо действовать так». Никогда не умел его не слышать. И Орден свой распустил ровно по той же причине: Мир захотел, чтобы не стало магических Орденов. Просто все остальные Великие Магистры оказались редкостными тупицами. Кроме меня и Мабы Калоха никто не почуял, как сменился ветер. А если и почуяли, то не так остро, чтобы это стало руководством к действию. Бедные дураки. Жить в Мире и не выполнять его явно высказанную волю, конечно, можно. Но недолго. И, как правило, довольно невесело. Такой судьбе не позавидуешь.