Ланселет улыбнулся, и теперь Моргейна разглядела в глазах его следы боли и горя, – и даже безумия.

– Да я и сам толком не знаю, как мне это удалось, кузина. Память теперь играет со мной странные шутки. Я был безумен, Моргейна. Я выбросил свой меч и жил в лесу, подобно дикому зверю. А некоторое время – уж не знаю, сколько это длилось – я был заточен в какой-то странной темнице.

– Я видела это, – прошептала Моргейна. – Только не знала, что это означает.

– И я не знал и не знаю поныне, – сказал Ланселет. – Я почти ничего не помню о тех временах. Должно быть, это забвение – благословение Божье. Страшно подумать, что я мог тогда натворить. Боюсь, такое случилось не впервые: в те годы, что я провел с Элейной, тоже бывали моменты, когда я сам не осознавал, что делаю…

– Но теперь ты пришел в себя, – поспешно произнесла Моргейна. – Позавтракай со мной, кузен. Что бы ни привело тебя сюда – сейчас все равно еще слишком рано, чтоб заниматься другими делами.

Ланселет послушно пошел с нею, и Моргейна привела его в свое жилище; не считая приставленных к ней жриц, Ланселет был первым посторонним, вошедшим сюда за долгие-долгие годы. На завтрак у них была рыба, выловленная в Озере. Моргейна сама прислуживала Ланселету.

– Хорошо-то как! – воскликнул он и с жадностью принялся за еду. Когда же он ел в последний раз?

Кудри Ланселета – теперь они сделались совершенно седыми, и в бороде тоже поблескивала седина – были аккуратно подстрижены и причесаны, а плащ, хоть и повидал виды, был тщательно вычищен. Ланселет перехватил взгляд Моргейны и негромко рассмеялся.

– В былые времена я бы не пустил этот плащ даже на потник для лошади, – сказал он. – Свой плащ я потерял вместе с мечом и доспехом – где, не ведаю. Быть может, меня ограбили какие-то лихие люди, а может, я и сам все выбросил в приступе безумия. Все, что я помню, – как кто-то звал меня по имени. Это был кто-то из соратников, – кажется, Ламорак, хотя точно не скажу, все расплывается, словно в тумане. Я был слишком слаб для путешествий, но через день после этого, когда он уехал, ко мне понемногу начала возвращаться память. Тогда мне дали одежду и стали кормить меня за столом по-человечески, вместо того чтоб швырять мне объедки в деревянную миску… – Он рассмеялся – нервным, надтреснутым смехом. – Даже тогда, когда я не помнил собственного имени, моя треклятая сила оставалась при мне, и, думаю, многим из них крепко от меня перепало. Кажется, я провел в забытьи чуть ли не год… Я мало тогда что помнил, но одно у меня сидело в голове крепко: нельзя допустить, чтоб они узнали во мне Ланселета. Ведь тем самым я навлеку позор на всех соратников Артура…

Ланселет умолк, но Моргейна поняла, сколь мучительно было для него все то, о чем он умолчал.

– Ну, постепенно разум вернулся ко мне, а Ламорак оставил денег на коня и все необходимое. Но большая часть этого года покрыта тьмой…

Он взял кусочек хлеба и решительно подобрал с тарелки остатки рыбы.

– А что же с поисками Грааля? – спросила Моргейна.

– И вправду – что? Я кое-что слыхал по дороге, – отозвался Ланселет, – так, словечко там, словечко здесь… Гавейн первым вернулся в Камелот.

Моргейна улыбнулась – почти невольно.

– Он всегда отличался непостоянством, чего бы дело ни касалось.

– Только не тогда, когда оно касается Артура, – возразил Ланселет. – Гавейн предан Артуру, словно пес. А еще я по пути сюда встретился с Гаретом.

– Милый Гарет! – воскликнула Моргейна. – Он всегда был лучшим из сыновей Моргаузы! И что же он тебе рассказал?

– Он сказал, что ему было видение, – медленно произнес Ланселет. – Ему было велено немедля вернуться ко двору и исполнять свой долг перед королем и Страной, вместо того чтоб скитаться по свету в погоне за призраком Священной реликвии. Гарет долго беседовал со мной, умоляя меня отказаться от поисков Грааля и вместе с ним вернуться в Камелот.

– Удивительно, что ты этого не сделал, – сказала Моргейна. Ланселет улыбнулся.

– Мне и самому удивительно, родственница. Но я обещал ему вернуться сразу же, как только смогу.

Внезапно лицо его помрачнело.

– Гарет сообщил мне, – сказал Ланселет, – что Мордред теперь ни на шаг не отходит от Артура. А когда я окончательно отказался ехать ко двору вместе с ним, Гарет сказал, что лучшее, что я могу сделать для Артура, – это отыскать Галахада и упросить его немедленно вернуться в Камелот. Гарет не доверяет Мордреду, и его беспокоит, что тот приобрел такое влияние на Артура… Извини, что я дурно отзываюсь о твоем сыне, Моргейна.

– Однажды он сказал мне, что Галахад не проживет настолько долго, чтоб взойти на трон… – отозвалась Моргейна. – Однако Мордред поклялся мне, что никогда не станет искать смерти Галахада, и, думаю, этой клятвы он нарушить не посмеет.

Но Ланселета ее слова не успокоили.

– Я знаю, сколь многое грозило тем, кто отправился в этот злосчастный поиск. Дай Бог мне отыскать Галахада прежде, чем он падет жертвой недоброго случая!

Они умолкли, и Моргейне подумалось: «Именно поэтому Мордред и не отправился на поиски Грааля – я это чувствую сердцем». И внезапно она осознала, что давно уже не верит в то, что ее сын Гвидион – Мордред – когда-либо станет королем, правящим от имени Авалона. Но когда же сердце ее начало смиряться с этим? Быть может, после гибели Акколона, когда Богиня не пожелала поддержать и защитить своего избранника.

"Верховным королем станет Галахад, и он будет христианским королем.

И, возможно, это означает, что он убьет Гвидиона. Но если дни Авалона окончены, быть может, Галахад сможет мирно получить свой трон, и ему не придется убивать соперника".

Ланселет положил недоеденный кусок хлеба с медом и взглянул за спину Моргейне, в угол комнаты.

– Это арфа Вивианы?

– Да, – отозвалась Моргейна. – Свою я оставила в Тинтагеле. Но если ты ее хочешь – она твоя, по праву наследства.

– Я давно уже не играл, да меня и не тянет к музыке. Она твоя по праву, Моргейна, как и все прочие вещи, принадлежавшие моей матери.

Моргейне вновь вспомнились слова Ланселета, что разбили ей сердце – о, как же давно это было! – «Если б только ты не была так похожа на мою мать, Моргейна!» Но это воспоминание больше не причиняло ей боли, – напротив, у нее потеплело на душе; если в ней сохранилась какая-то часть Вивианы, значит, Вивиана не до конца покинула этот мир.

– Нас осталось так мало… – запинаясь, произнес Ланселет, – так мало тех, кто помнит прежние времена в Каэрлеоне… даже в Камелоте…

– Артур, – откликнулась Моргейна, – и Гавейн, и Гарет, и Кэй, и многие другие, милый. И они, несомненно, каждый день спрашивают друг друга: «Куда же запропастился Ланселет?» Так почему же ты здесь, а не там?