Чушь, ахинея, полнейший абсурд. Если Бертелли — психолог или некто, имеющий хотя бы отдаленное касательство к научным исследованиям, тогда он, Роберт Кинрад, — голубой жираф. Вот уже четыре года подряд они заперты в недрах этой гудящей и дребезжащей посудины, именуемой космическим кораблем. Шесть человек, тщательно отобранных из огромнейшего числа претендентов, соль Земли, цвет планеты. А по сути — пятеро человек и один неисправимый дурак.

Здесь скрывалась какая-то загадка. Кинрад часто думал о ней в свободные минуты, когда мозг не был набит неотложными заботами. Загадка дразнила и мучила его, и капитан снова и снова мысленно воссоздавал облик Бертелли, начиная с печальных глаз и доходя до крупных несуразных ног. Свободных минут выпадаю не так уж много, но когда они появлялись, Кинрад погружался в размышления, безуспешно пытаясь анализировать поведение Бертелли и путем логических умозаключений выявить истинную причину нахождения этого, с позволения сказать, психолога на корабле. На это время он забывал об остальных членах экипажа. Все внимание Кинрада поглощал Бертелли.

При любой возможности Кинрад наблюдал за ним, не переставая удивляться. Ну как мог специалист, истинный знаток своего дела быть таким законченным и неисправимым идиотом? Возможно, схожие вопросы занимали и остальных членов экипажа. Наверное, и они тоже наблюдали за Бертелли. Кинрад этого не знал, а выяснять у него не было времени. Оно уходило на психолога.

Пристальное внимание Кинрада как раз и было ответом, однако сам он об этом не догадывался.

Когда капитан вышел перекусить, Марсден следил за курсом, а Вэйл — за двигательным отсеком. Трое остальных уже сидели за столом в помещении корабельной кухоньки. Кинрад слегка кивнул и занял свое место.

Рослый блондин Нильсен, инженер-атомшик по основной профессии и ботаник — по дополнительной, с некоторым ехидством взглянул на Кинрада и сказал:

— Нету солнышка.

— Знаю.

— А пора бы ему появиться.

Кинрад пожал плечами.

— Но его все нет и нет, — продолжал Нильсен.

— Знаю, — повторил Кинрад.

— Может, тебя это не волнует?

— Не говори глупостей.

Разорвав ланч-пакет, капитан вывалил его содержимое в пластиковую ячейку, служившую ему тарелкой.

Зумм-зумм — гудели стены, пол и потолок корабля.

— Значит, ты считаешь меня глупцом?

Нильсен подался вперед, ожидая ответа. Вид у него был задиристый.

— Давайте лучше есть, — предложил Арам, худощавый, смуглый и нервный космогеолог. — Нам и так невесело, незачем делать жизнь еще тошнее.

— Это не ответ, — заявил Нильсен. — Я хочу знать…

— Прошу прощения, — пробормотал Бертелли и потянулся через весь стол за солонкой.

Нильсену пришлось замолчать.

Выкрутив солонку из держателя, Бертелли придвинул ее к себе и вдруг обнаружил, что сидит на самом краешке стула. Он удивленно захлопал глазами, встал, придвинул закрепленный в пазах стул поближе и снова сел, успев смахнуть солонку со стола. С виноватым видом психолог поднял солонку и стал солить еду. Теперь он действовал необычайно осторожно, словно опрокидывал большое ведро, полное воды. Потом Бертелли буквально улегся на стол, чтобы без дальнейших приключений вставить солонку обратно в держатель. Сделав это, он, выставив зад, отполз на свое место и сел.

Однако стул почему-то снова успел отодвинуться от стола, и Бертелли начал сползать с сиденья. Глаза психолога стали еще шире. Он вторично подвинул упрямый стул на нужное расстояние. Наконец Бертелли сел. В его извиняющемся взгляде было что-то жалкое.

Нильсен глубоко вздохнул.

— Новых экспедиций за солью не предполагается? — спросил он.

Бертелли отнесся к вопросу со всей серьезностью. Он внимательно осмотрел содержимое своей тарелки. Прирожденный идиот, да и только!

— Нет, думаю, что соль мне больше не понадобится.

Нильсен поглядел в свою тарелку, поднял голову и, встретившись взглядом с Кинрадом, спросил:

— Интересно, что в этом парне такого, чего нет у других?

— Я бы тоже хотел знать, — с усмешкой ответил Кинрад. — Все пытаюсь докопаться, и никак.

Лицо Нильсена тронула улыбка.

— Вот и я тоже, — признался он.

Бертелли не произнес ни слова. Он поглощал ланч в одному ему присущей манере: держа локти на весу и постоянно опасаясь пронести вилку мимо рта.

Марсден позвал их в кабину. Тыча карандашом в экран, он сказал:

— Мне вот это пятнышко кажется ярко-розовым. Но я могу и ошибаться. Игра воображения и все такое.

Кинрад наклонился к экрану и пригляделся.

— Слишком оно крошечное. Как кончик иглы. Выводы пока делать рано.

— Значит, я просто себя дурачил.

— Совсем не обязательно. Возможно, твои глаза более восприимчивы к цвету, чем мои, — успокоил его Кинрад.

— Давай спросим у нашего знатока человеческих душ, — предложил Марсден.

Бертелли то отодвигался от сверкающей точечки, то чуть ли не утыкался носом в экран. Он глядел на нее под разными углами. Наконец он сощурился и покачал головой.

— Это не оно, — сообщил Бертелли, довольный своим открытием, — Наше Солнце — оранжево-красное.

— Флюоресцентное покрытие экрана делает его розовым, — торопливо пояснил Марсден. — Так какой цвет у этого пятнышка? Розовый?

— Не знаю, — упавшим голосом признался Бертелли.

— Спасибо за помощь, — огрызнулся Марсден.

— Мы пока еще слишком далеко, чтобы делать какие-либо предположения, — примирительно сказал Кинрад. — У экрана недостаточное разрешение. Надо учитывать возможные искажения. Давайте подождем, пока не подлетим поближе.

— Я по горло сыт ожиданием, — пробурчал Марсден, хмуро косясь на экран.

— Тем не менее мы летим домой, — напомнил ему Бертелли.

— Знаю. Это-то и вышибает меня из колеи.

— Разве ты не хочешь вернуться домой? — удивленно спросил Бертелли.

— Хочу, и даже слишком. — Марсден раздраженно засунул карандаш к себе в карман, — Я думал, что выдержу вторую часть полета лучше, чем первую, поскольку мы возвращаемся домой. Я ошибся. Мне надоело ждать. Я уже сейчас хочу валяться на зеленой траве, смотреть в голубое небо и идти куда вздумается. Ожидание меня выматывает.

— А я могу ждать, — тоном пай-мальчика сообщил Бертелли. — Я привык ждать. Если бы я не умел ждать, я бы давно спятил.

— Так ты у нас, оказывается, нормальненький?

Марсден смерил его взглядом. Брюзгливое выражение на лице штурмана начало исчезать, сменяясь усмешкой.

— Может, откроешь курсы и будешь учить нас ждать?