— Все просто, когда знаешь, — подытожил Хосе. — А бывают такие вещи, которые никто до сих пор не смог изучить и объяснить?

— Сколько угодно. Ты слышал, например, о светящихся «колесах»?

— Боцман Мигель однажды рассказывал.

— Ага, он же сам их видел, — кивнула Галка. — Нам довелось наблюдать такую штуку по пути из Картахены. Огромные, миля в поперечнике, светящиеся «колеса» в воде, с изогнутыми «спицами» и без ободков. Парни снова ко мне — что это такое? А я… Ну не лепить же прямо в лоб: понятия не имею. Изобразила радостное лицо, сказала, что читала про такое — а это, кстати, правда — и светящиеся «колеса» в море очень хорошая примета, если вертятся посолонь. Вот если против солнца, тогда плохо… Парни даже обрадовались — колеса и правда медленно посолонь крутились. А я стояла и думала: что же там могло так светиться? Морская живность таким странным строем обычно не ходит… Загадка. Может, лет через триста-четыреста кто-то и даст на нее ответ.[158]

— Вот интересно было бы посмотреть, что будет лет через триста, — Хосе вдруг сменил тему разговора и заговорил уже с мечтательными нотками. — Может, люди тогда даже летать научатся.

— Обязательно научатся, — совершенно серьезно проговорила Галка. — Может, и не через триста лет, а гораздо раньше. Только для этого учиться надо. Всем.

— Учиться и зубрить — разные вещи, — хмыкнул Хосе. — Вот возьму и на следующем уроке учителю так и скажу. Кой черт я должен заучивать наизусть большую таблицу, если нужно всего лишь запомнить одну формулу или просто представить в уме прямоугольник?

— Кому-то проще заучить таблицу, чем представлять себе прямоугольники с квадратами, — возразила мадам капитан. — Видишь ли, не все способны думать, как ты, — образами. Мне довелось лично знать людей, которым это просто не дано, они мыслят словами и цифрами.

— Тогда почему учитель пытается переделать меня по своей мерке, если я думаю не так, как он?

— Это сложный вопрос, братец, и коротко на него не ответишь.

— Так времени еще сколько!

— У кого? — невесело усмехнулась Галка, окинув тоскливым взглядом кучу бумаг на столе. — Тебе уроки учить надо, а мне — нырять с головой в этот канцелярский омут. Но после ужина мы с Джеймсом будем рады с тобой поболтать о том о сем…

«Да, — подумала она, когда Хосе ушел к себе — учить французский. — Если к ужину ничего не случится и у нас будет это свободное время».

Из дневника Джеймса Эшби

Я понимаю, почему Эли взялась обучать Хосе. Думаю, он будет не единственным, кого она начнет готовить себе на смену, это нормально. Но зачем она превращает его в циника? Одно дело — не забывать, в каком мире нам довелось жить, и совершенно другое, когда парень вдруг начинает заговаривать о неприятной, но насущной необходимости лжи во благо и жертвы во имя высоких целей. Он смотрит на Эли и пытается стать похожим на нее. Он хочет быть политиком, несмотря на прямо озвученные моей милой нелестные характеристики как своей персоны, так и персон некоторых государей. Ложь во спасение… Как, солгав во спасение, удержаться от соблазна лгать и дальше, когда опасность уже миновала? Здесь нужно обладать мудростью всех прошедших поколений, а этого не дано ни одному человеку. А жертва? Где грань, за которой необходимость жертвы превращается в постоянную необходимость убивать?.. Нет, я не пытаюсь рядиться в белые ризы и цеплять на спину картонные крылья. Я боевой офицер, мне доводилось отнимать жизнь врага. Однако я не считаю, что путь в достойное будущее может быть оплачен такой ценой. Если Эли пойдет по этой дорожке, она ничем не будет отличаться от нелюдей, которые провели над ней и еще двумя с лишним десятками человек из ее эпохи жестокий эксперимент на выживание.

В тиши кабинетов не слышны ни пушечные залпы, ни крики убиваемых, ни звуки кровавого пира победителей. Эли еще помнит об этом, но, боюсь, недалек тот день, когда память может ей изменить. Смогу ли я тогда любить это живое воплощение raison d'etat?[159]

Я обязан поговорить с ней на эту тему. Именно сейчас, иначе я рискую упустить момент и потерять любимую женщину.

1

«И зачем я напросился на эту дипмиссию?»

Влад и в самом деле до сих пор не мог понять, кой черт потянул его за язык. Ну ладно — Жан Гасконец занят по горло. А Дуарте? Неужели для визита в Гавану было так уж необходимо посылать сразу два фрегата — «Вермандуа» и «Бесстрашный»? Этот Фуэнтес и так мрачнеет при любом упоминании о военной силе Сен-Доменга. А при виде модернизированной «Гардарики», помнится, вообще позеленел. То ли от досады, то ли от зависти. А тут и впрямь было чему позавидовать. Незадолго до празднования трехлетия независимости Сен-Доменга флагман был отремонтирован. Не так капитально, как перед средиземноморским походом, но днище и форштевень обшили медными листами. Удовольствие недешевое, да и корабль утяжелили на пару-тройку тонн, зато «Гардарика», избавленная от быстрого обрастания днища, теперь давала при хорошем ветре не меньше четырнадцати узлов. Для такого тяжеловеса, как перестроенный военный галеон — скорость просто космическая. Когда Фуэнтесу сообщили сию новость, он даже не знал, что сказать. Так и отбыл на Кубу — раздосадованный и раздраконенный. Если уж кто и смог бы с ним теперь управиться, то только Жан. Дон Иниго, кажется, всерьез его побаивается.

Что ж, раз напросился — давай, капитан Вальдемар, действуй.

«Бесстрашный» тоже недавно побывал на верфи. И тоже мог похвастаться покрытым медью днищем. Влад сейчас думал не об этом. И даже не о необходимости наблюдать кислую физиономию сеньора Фуэнтеса. Если миссия в Гаване затянется, он еще не скоро увидит жену и детей. Исабель ничем этого не показывала, но ей не очень-то нравились частые и долгие отлучки мужа. Не нужно было быть экстрасенсом, чтобы это почувствовать. Когда любимая женщина, узнав об очередной «командировке», начинает втихомолку вздыхать, прятать за улыбкой печаль и самолично, не доверяя слугам, складывать в походный сундучок его запасные рубашки, это говорит красноречивее всяких слов. Конечно, Исабель никогда не станет его упрекать. Не то воспитание, не тот характер. Однако вот этот мягкий молчаливый протест ранил душу сильнее, чем скандал с ругательствами и разбитой посудой. Временами Влад начинал чувствовать себя последней свиньей. И все же… Жизнь здесь не сахар. Если он полностью посвятит себя семье — несбыточная мечта всех последних лет — им попросту не на что будет жить. Он боевой офицер, капитан. Он обязан ходить в рейды, патрулировать побережье, сопровождать конвои купеческих судов — не ради себя, ради безопасности тех, кого любил в этом мире.

Не все флибустьеры Мэйна отправились обживать Сен-Доменг. Некоторые остались в Порт-Ройяле, продолжая хранить верность Англии из патриотизма, и это были далеко не худшие люди, вроде Уильяма Дампира. Но большинство из тех, что не рисковали поднимать на клотиках своих кораблей трехцветный республиканский флаг, попросту были не в самых прекрасных отношениях с пиратами Сен-Доменга. Либо настолько отмороженные беспредельщики, что даже в гавани, принадлежавшей Братству, их с нетерпением ждала «одноногая вдова». И вот этих самых неприсоединившихся снова мобилизовали на Ямайке. Втихаря, понятно, но шила в мешке не утаишь. Тот же Дампир, слывший не только любознательным исследователем, но и честным человеком, при заходе в Сен-Доменг поговорил с давнишними приятелями и кое-что сболтнул. Случайно или нарочно — не суть важно. Важно было то, что если пиратов кто-то собирает в одном месте, это кому-то нужно. Потому Торговый совет республики принял решение обратиться к Совету капитанов с просьбой усилить охрану купцов. Голландцы, составлявшие две трети торгового флота островного государства, как правило, не были гражданами республики. Они попросту покупали годичные лицензии на право ходить под флагом Сен-Доменга, зная, что этого флага справедливо боятся. Но вояки из купцов… Зато если кто-то видел черно-бело-красный флаг над боевым кораблем сопровождения, старался обойти этот конвой как можно дальше. Никому не хочется связываться с пиратами, защищающими свое и живущими по понятиям. То бишь по законам Братства. Никому. Кроме пиратов, забывших о любых законах. Влад, имея представление о том, что на самом деле происходит в Мэйне, этой перспективе, естественно, не радовался. На что способны пираты, если их «спустить с поводка», он знал очень хорошо, и даже злейшему врагу не пожелал бы оказаться жертвой их налета.